1  марта – запись интервью для передачи Константина Затулина "Русский вопрос"  (ТВЦ 27 февраля 2014 г. в 00-25).

С.И. Валянский к.ф.-м.н., доцент НИТУ МИСиС, доцент
И.С. Недосекина к.ф.-м.н., доцент НИТУ МИСиС, доцент
А.Г. Макаров к.ф.-м.н.

Созданная сегодня система глобального социального паразитизма отличается от своих более ранних форм только масштабам. А механизмы его возникновения и функционирования были сформированы еще в докапиталистическую эпоху. Строились они под действием объективных причин, элементарных человеческих инстинктов и в рамках господствующих целей.
Для выявления механизмов лежащих в основе социального паразитизма можно использовать принципа Кулона для анализа исторических фактов и процессов.

«Противорынок»

С эпохи великих географических открытий (XV век) можно начинать отсчет появления двух типов рыночной экономики. Первый тип – это розничный рынок (рынки, лавки, торговля в вразнос, повседневный рыночный обмен, местная торговля или обмен на небольшие расстояния). Он носит регулярный, предсказуемый, рутинный характер и открыт как для крупных, так и для мелких торговцев. Второй тип – это «противорынок», (этот термин ввел Ф. Бродель [1]). Это крупная торговля, ярмарки, биржи, торговля на большие расстояния. Ею занимались крупные дельцы, которые розничной торговлей не занимались. Они получили в Италии название негоциантов, чтобы отличить их от мелких торговцев. Негоцианты занимались такой торговлей когда неизвестна цена покупки товара и цена продажи. В промежутке цепочки производитель – потребитель стоит ограниченный круг людей. Эта торговля не открыта для крупных и мелких торговцев.
То есть помимо рынка, который находится под бдительным контролем государственной власти, появился «спекулятивный» рынок, ускользающий от всякого контроля. Этот рынок стал устанавливать прямые закупки товара у производителей, нередко с предварительной оплатой закупок. То есть они скупают эти продукты заранее – шерсть до стрижки, пшеницу на корню и т. д. Далее они формировали полученные таким образом большие партии товара и доставляли их в большие города или внешние порты.
Этот вид обмена влечет замену условий коллективного рынка системой индивидуальных сделок. Очевидно, что речь идет здесь о неэквивалентных обменах. И конкуренция которая считается основным законом так называемой рыночной экономики, практически отсутствует. Здесь торговец обладает двумя преимуществами: он разрывает прямую связь между производителем и конечным потребителем продукции (только ему известны условия сделок на обоих концах цепи, а следовательно, и ожидаемая прибыль), а кроме того у него есть наличные деньги, и это главный его аргумент.
Особо ярко он проявляется в торговле на дальние расстояния. Так как здесь увеличивается область свободного маневра. Торговля действует на расстояниях, которые не дают осуществлять над ней обычный контроль, или, по крайней мере, позволяют ослабить его. В этой обширной зоне действий у них есть возможность выбора, и она делает свой выбор, доводя до возможного максимума прибыль. Проиграли на одном маршруте торговли, выиграли на другом. Причем так, что перекрыли все свои потери. Кроме того, они часто привлекали деньги других граждан. И если проигрывали, то списывали проигрыш на всех. А если выигрывали, то в силу закрытости коммерческих операций не делились своим выигрышем.
Из этих крупных прибылей складывались значительные накопления капиталов, тем более что доходы от торговли на дальние расстояния делятся между всего несколькими партнерами. Здесь капитал понимался как совокупность средств, используемых для получения прибыли. Чтобы пользоваться своим преимуществом, не всякому было дано войти в их круг. Напротив, местная торговля распылялась между множеством участников.
Эти торговцы были друзьями государей, поддерживая или эксплуатируя государство. Очень рано, еще в незапамятные времена, они перешагнули национальные границы, действуя заодно с чужими купцами. В их распоряжении была тысяча способов обратить процесс в свою пользу. Вот, например, в XVI веке внутренняя торговля Португалии по своему объему и в предполагаемом стоимостном выражении намного превосходит торговлю перцем, пряностями и редкими снадобьями. Но эта обширная внутренняя торговля зачастую ориентирована на натуральный обмен и потребительскую стоимость. Торговлей же пряностями занимались лишь крупные негоцианты, и поэтому сосредоточивали в своих руках невиданно большие прибыли.
Они процветали благодаря своей эффективности по обеспечению потребностей в крупных поставках армии и больших городов. И именно их эффективность заставляет власти закрывать глаза на нарушения.
«Противорынок» для своего развития требует определенной стабильности общественного устройства, а также определенного нейтралитета, или слабости, или потворства государства. И ему необходима иерархия, чтобы затруднить расширение их круга. Он не изобрел ни рынка, ни потребления, не изобретал, а лишь использовал существовавшие иерархии. «Противорынок» приходит тогда, когда все уже готово.
Среди преимуществ организаторов «противорынка» – информация, ум, культура. И они присваивают все, что в радиусе досягаемости оказывается достойным внимания – землю, недвижимость, ренты и т.д. Если есть возможность, они устраняют своих конкурентов. Именно благодаря весу своих капиталов «противорынку» удается сохранять свои привилегии, удерживать в своих руках крупные международные торговые дела. Обычно крупный купец использует не только свой личный капитал, но и прибегает к кредиту, т. е. к деньгам других людей. И это приводит к перемещению капиталов.
Мир торговли и обмена оказывается организованным в виде жесткой иерархии. Все участники выстраиваются в соответствующем порядке. Счет идет от самых скромных: грузчиков, докеров, разносчиков, возчиков, матросов и до самой верхушки: кассиров, лавочников, маклеров всех разновидностей и названий, ростовщиков и, наконец, негоциантов. Удивительная, на первый взгляд, вещь – разделение труда, быстро возрастающее по мере развития рыночной экономики, затрагивает все это торговое сообщество за исключением его верхушки – негоциантов.
Вплоть до XIX века купец высокого полета никогда не ограничивался каким-либо одним родом деятельности. В зависимости от обстоятельств он – судовладелец, хозяин страховой конторы, заимодавец или получатель ссуды, финансист, банкир или даже промышленник или аграрий. А происходит это потому, что ни один из доступных ему отраслей не является достаточно емкой, чтобы поглотить весь его капитал, возможность получения большой прибыли постоянно перемещается из одного сектора в другой. Конечно, очень выгодны спекуляции и торговля деньгами, но до середины XIX века финансовый капитал не мог подчинить себе всю промышленность и торговлю. У них не хватало ресурса для этого. Сегодня «противорынок» занимается финансовыми рынками, которые контролируют практически всю хозяйственную деятельность людей.
К. Каутский в работе «Экономическое учение Карла Маркса» [3] показал, что в цепочке разделения труда не все участники получают одинаковое вознаграждение. Те, чей труд не требует высокой квалификации, получают мало, а те, чей труд квалифицирован, получают много. Это есть основание занимать в производственной цепочке самые высокооплачиваемые технологии, отдавая низкооплачиваемые другим.

Мир-экономика

И. Валлерстайна [2] создал концепцию, касающуюся мировой истории и получившая название мир-системного анализа. Эта идея совместно с процессом разделения труда позволяет обнаружить процесс формирования социального паразитизма. Мир-системный анализ опирается на работы Ф. Броделя [1], который на основе исторических материалов показал, что мир состоял из ряда «мир-экономик». Слово «мир» здесь обозначает некую самодостаточную общность, независимую от других таких же образований.
Каждый мир-экономика ограничен в пространстве и довольно стабилен. Он всегда имеет свой центр. Им является господствующий город. Центр мира-экономики может перемещаться, что имеет важные последствия для всей системы в целом. Центр всегда — «сверхгород», которому служат другие города и территории.
Математическая модель конкуренции систем борющийся за один ресурс показывает, что идет сначала дивергентный этап. В рамках которого возникает набор конкурентов за пользование ресурса. Затем идет конвергентный этап, когда выявляются победители. Устойчивое состояние будет тогда, когда остается только одна из них. Но время от времени появляются новые конкуренты на лидерство. Так что победившая система находится в постоянной борьбе. В результате этого накапливается социальная информация, повышающая ее конкурентоспособность. Но внешняя среда все время меняется, и появляющиеся конкуренты могут быть более приспособленными к текущим изменениям. Тогда происходит смена лидера.
Это мы видим и в реальности. В 80-е годы XIV века таким центром стала Венеция, в районе 1500 года центр скачком переместился в Антверпен. А в середине века перешел в Геную. В конце 16 начала 17 переместился в Амстердам. На границе 18 и 19 века центр переместился в Лондон и держался там до 1929 года, после чего и по сегодняшний день он находится в Нью-Йорке.
Пространство мира-экономики делится на несколько зон, образующих иерархию: узкий центр, второстепенные, довольно развитые области и в завершение всего огромные внешние окраины.
Центр мир экономики это – высокие цены, но и высокие доходы, здесь банки и лучшие товары, самые выгодные ремесла или промышленные производства и организованное на капиталистический лад сельское хозяйство. Отсюда расходятся и здесь сходятся дальние торговые пути, сюда стекаются драгоценные металлы, сильная валюта, ценные бумаги. Здесь оазисы передовой экономики, опережающие другие регионы. Здесь развиваются передовые технологии и наука.
Это высокое качество жизни заметно снижается, когда попадаешь в соседние страны промежуточной зоны, постоянно соперничающие, конкурирующие с центром. Там большинство крестьян лишены свободы, там вообще мало свободных людей; обмены несовершенны, организация банковской и финансовой системы страдает неполнотой и нередко управляется извне, промышленность и ремесла относительно традиционны.
Центр, соединяет все самое передовое и самое разнообразное, что только существует. Следующее звено располагает лишь частью таких преимуществ, хотя и пользуется какой-то их долей. Громадная же периферия представляет собой архаичность, отставание, легкую возможность эксплуатации со стороны других.
Это породило нынешнюю развитость одних стран и недоразвитость других. Причем развитые стали таковыми, потому что периферия оказалась недоразвитой. Это и есть проявление социального паразитизма.
Отношения ядра и периферии заключается в том, что государства ядра безвозмездно присваивают излишек, созданный в странах периферии.
И. Валлерстайн высказывал мысль, что создать систему из ядра без периферии невозможно. Капиталистическая мир-система с неизбежностью поляризована на центр и периферию, и разрыв между ними не только не уменьшается, а напротив, непрерывно усиливается. Прежде всего, выражается в растущем обнищании трудящихся масс периферийных стран.

Легенды о рынке

У ряда экономистов сложилось устойчивое мнение, что обмен сам по себе играет главную уравновешивающую роль. Что с помощью конкуренции он сглаживает неровности, согласует предложение и спрос. Что рынок – это саморегулирующаяся система – «невидимая рука» Адама Смита, а основа экономики – полная свобода торговли («laissez faire»). Но любой нормальный правитель, едва он озадачится экономической политикой, начинает заботится о национальном рынке, о торговом флоте страны, нуждающемся в защите, о национальной промышленности, которую необходимо поддерживать на внутреннем и внешнем рынке.
Фактические или официальные монополии («противорынок») произвольно устанавливали и устанавливают цены, искажая и фальсифицируя рынок. Сегодня уже понятно отсутствия автоматический выгоды экономического либерализма (laissez faire), но именно этот миф навязывается зависимым от центра мир-экономики странам.
«Противорынок» всегда был монополистическим, а товары и капиталы всегда перемещались одновременно, поскольку капиталы и кредиты всегда были самым надежным средством.
Конечно, масштаб и пропорции современного «противорынка» сильно изменились. Он стал вровень со столь же чрезвычайно возросшими обменами на базовом уровне и полученными в свое распоряжение средствами. Но природа его не изменилась.
«Противорынок» по-прежнему основывается на использовании международных ресурсов и возможностей, он существует в мировом масштабе, по крайней мере, он стремится заполнить весь мир. И главная его нынешняя забота состоит в создание мирового господства.
Он всегда с необыкновенной настойчивостью опирается на монополии де-факто, несмотря на яростное противодействие, с которым он при этом сталкивается.
Но что интересно, «противорынок» не распространяется на всю экономику, на все занятое трудом общество; он никогда не заключает ни того, ни другого в свою, как утверждают, замкнутую и совершенную систему. У нас и сегодня есть на уровне материальной жизни множество примеров самодостаточности, услуг, не учитываемых официальной статистикой, массу ремесленных мастерских. Еще существует рыночная экономика. В ней производство и сбыт продукции подчинены строгому и жесткому закону конкуренции. Постоянно происходит разорение одних возникновение новых участников этой смертельной гонки.
«Противорынок» вырастает преимущественно на самых доходных видах экономической деятельности или, во всяком случае, тяготеет к таким видам, так как от них можно получить много выгоды. Он являясь зоной высоких прибылей. Сегодня несколько десятков тысяч крупных предприятий являются всем, в то время как миллионы мелких – ничем.
С точки зрения Макса Вебера, капитализм в современном смысле этого слова является порождением протестантства или, точнее, пуританства. (Так и называется его книга: «Протестантская этика и дух капитализма»). Но капитал в эпоху возникновения капитализма и есть капитал «противорынка». А он возник как раз в католических странах. К северным странам лишь перешло то место, которое до них долгое время блистательно занимали старые центры средиземноморского «противорынка». Они ничего не изобрели ни в технике, ни в ведении дел. Амстердам копировал Венецию, как Лондон в свою очередь копировал Амстердам. Смещался только центр тяжести мировой экономики, происходящее по экономическим причинам, не затрагивая собственную и тайную природу «противорынка». Переход от юга к северу есть следствие увеличение масштабов. Если раньше поле действия было Средиземноморье, то позднее – стала Атлантика. Благодаря возвышению Атлантики происходит расширение экономики в целом, обмен денежных запасов.
Победа северян не объясняется ни лучшим ведением дел, ни естественной игрой промышленной конкуренции (хотя более низкая заработная плата и обеспечивала их продукции бесспорное преимущество), ни Реформацией. Их политика сводилась к тому, чтобы просто занять место прежнего победителя, не останавливаясь при этом перед насилием. Американцы перехватили первенство у Лондона в результате Второй мировой войны. Они построили свое благополучие на скидывание своей инфляции в разгромленную Европы, наживаясь на чужом горе.

1. Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV XVIII вв. / Пер. с фр. Л.Е.Куббеля: М.: Прогресс.
т. 1. Структуры повседневности: возможное и невозможное. 1986. – 624 с.
т. 2. Игры обмена. 1988. – 632 с.
т. 3. Время мира. 1992 – 679 с.
2. Валлерстайн И. Анализ мировых систем и ситуация в современном мире. / Пер с англ. П.М.Кудюкина под общей ред. Б.Ю.Кагарлицкого. — СПб.: Университетская книга, 2001. – 416 с
3. Каутский К. Экономическое учение Карла Маркса. / М.: Госполитиздат.1956. – 232 с.

Опубликовано: «Наука и жизнь» № 5, 2013.

 

 

 

 

 

Прошло вот уже более двадцати лет, как после длительного перерыва современный читатель получил возможность познакомиться с творчест?вом дореволюционного русского писателя Федора Дмитриевича Крюкова. Начиная с 1990 г. в разных издательствах вышло в свет несколько сборников его рассказов, повестей, очерков. Определенный вклад в этот процесс был внесен и «АИРО»*). Однако разрозненные и далеко не полные публикации крюковских произведений не дают возможность увидеть и оценить во всей полноте значение и масштаб его творчества, его художественного наследия. Поэтому АИРО взялось за осуществление большого литературного проекта – максимально полного издания произведений Федора Дмитриевича, объединенных в несколько «тематических» сборников. Первый из них уже увидел свет три года назад, в 2009 году**). Именно такой подход, как нам представляется, позволяет лучше представить художественный мир писателя, полнее увидеть и оценить его литературное творчество.

Дело в том, что сам Крюков оказался на литературном поприще довольно случайно, изначально он не только не собирался выбирать карьеру профессионального литератора, но и неоднократно сомневался в своих литературных возможностях***). Его становление как писателя шло параллельно с движением по собственному жизненному пути – растущее с годами желание и стремление запечатлеть и отобразить окружающий его мир. Ну, а особенности таланта – когда прекрасное образование сочеталось в нем с наблюдательностью, глубоким гуманизмом,
любовью к людям «как они есть» – постепенно сделали его летописцем и хронографом своего времени.

Первый период литературной деятельности Крюкова и становления как писателя развивался неторопливо и совпадал с таким же неторопливым двенадцатилетним существованием его на преподавательском поприще – учителем и воспитателем в губернском городе – в Орле (1893–1905). Сохраняя при этом тесные связи с Доном, постоянно приезжая и подолгу оставаясь в родной станице, Крюков начинает описывать жизнь той среды, в которую он был погружен. Его очерки и рассказы, которые появляются в растущем числе, связаны с одной стороны с донской темой: «На “Тихом Дону”» (1898), «Казачка» (1896), «В родных местах» (1903). А с другой – появляются произведения, относящиеся к общерусской тематике Противоречивый и запутанный мир русской гимназии, учителей и учащейся молодежи: «Картинки школьной жизни» (1903). И еще одна тема не уйдет из внимания писателя, однажды попав в поле его зрения: тема Православия, тех изменений, которые протекают в народной душе русского народа: «К источнику исцеления» (1904), «Жажда» (1906).

Этим трем темам писатель остается верным и позднее. Мы увидим, в дальнейшем, все новые и новые рассказы и повести писателя из казачьей («Зыбь», «Мать», «Офицерша»…) и гимназической («Новые дни», «Неопалимая купина») жизни. Не оставляет он вниманием и православную тему («отец Нелид», «Сеть мирская», «Без огня»). Многое из накопленного и написанного писателем, получает дорогу к публикации в журнале «Русское Богатство» и, через это, – к общерусскому читателю. Исходя из всего этого, мы и сформировали первые три тома произведений Федора Дмитриевича Крюкова, в соответствии с тремя основными темами первых годов его литературного творчества: «На Дону. В родных местах», «Картинки школьной жизни старой России», «Православный мир старой России».

Однако, в 1905 году в личной жизни писателя происходит резкий перелом, который совпадает по времени с переломом и в общероссийской жизни, – начинаются события революции 1905 года. Гимназическое начальство, узнавшее себя в ярких персонажах «Картинок школьной жизни», постаралось избавиться от столь неудобного свидетеля «школь?ной жизни»: Федору Дмитриевичу было предложено перебраться на новое место службы – в Нижний Новгород, где он и оказывается осенью 1905 года. И здесь его накрывает волна совершенно новых для неторопливой русской жизни событий. Всероссийская забастовка, обществен?ные волнения, поражение в войне с Японией – все это приводит к
революционному брожению и кризису, завершившемуся царским Манифестом 17 октября о даровании прав и свобод.

Многое о внутреннем состоянии Крюкова в то время, о накопившиеся чувствах и надеждах на возможные изменения в жизни России могут рассказать материалы из его личного архива (который после смерти Крюкова сохранил его близкий друг, Николай Пудович Асеев*), находящиеся в настоящее время в Москве, в «Доме Русского Зарубежья»**. Это – письмо, листок бумаги, отправленный Крюковым своим сестрам, Марии и Дуняшке, в ночь после объявления царского манифеста 17 октября 1905 года. Письмо это написано на обороте прокламации. Но что представляется особенно интересным – автором прокламации являлся сам Ф.?Д.?Крюков.

День встает багрян и пышен!
Долгой ночи скрылась тень!

Граждане! Русские граждане! В первый раз можно произнести эти слова в их подлинном смысле, без горькой иронии, без темной скорби! Те, общие человеческие права, которыми давно пользуются все культур?ные народы, стали ныне, наконец, достоянием и нашей многострадаль?ной родины. Эти права: законодательная власть народа, возможность учитывать министров и всех лиц, прикосновенных к народному денежному сундуку, свобода от произвола полицейских властей, свобода верить в Бога по своему собственному убеждению, а не по указанию духовенства, свобода вслух выражать честную, смелую мысль; свобода соединяться в союзы для борьбы за права...

За эти свободы свыше ста лет боролись отдельные герои-борцы; за эти свободы боролось последние годы все, что было честного и героического в русском народе.

Слава богатырям русским, завоевавшим родине, изнывавшей от ран во мраке непогоды, в отчаяньи, в слезах, — этот яркий свет и славное будущее! Память их во веки не умрет! Да здравствует свободная Россия! Да здравствуют свободные русские граждане! Вечная память борцам, сложившим благородные головы в борьбе за неоценимое благо родины, которое она ныне наконец имеет.

Да будет отныне этот день светлым праздником русского народа и да почтится он многочисленными всенародными собраниями, которые павшим борцам воздадут должную память, а живым выразят дружный завет стойкой борьбы за дальнейшее расширение народной свободы и народных прав.

17 октября       от ГРУППЫ НИЖЕГОРОДСКИХ ГРАЖДАН

2 часа ночи

И вот мы читаем на обороте этой прокламации краткое письмо Федора Дмитриевича своим сестрам в Глазуновскую станицу на следующий же день, 18 октября:

Милая Машенька! Милая Дунюшка! Поздравляю Вас с званием свободных русских гражданов! Посылаю Вам первую нижегородскую прокламацию, напечатанную не в подпольной типографии и составленную – кем думаете? – Вашим родным братом – по просьбе нижегородских граждан всех сословий в соединенном клубе!

...

Завтра буду писать подробнее. А пока целую Вас крепко и бессчетное число раз, желаю Вам здоровья, счастья и успеха в делах ваших. Ваш любящий брат

Н-Новгород. Федор Крюков

18-го октября 1905 г.

Большие надежды на улучшение всей русской жизни, душевный подъем, желание участвовать непосредственно в грядущих переменах – все это, очевидно, наполняло в то время души многих русских людей. А впереди у всех российских граждан новое явление – подготовка и участие в выборах в Государственную Думу. Небывалый и захватываю?щий опыт активного участия в устроении и улучшении русской жизни. Поэтому-то, когда в самом начале 1906 года Федор Дмитриевич приезжает в отпуск в свою родную станицу, он оказывается увлечен вихрем событий, общественного подъема – и в конце концов избирается своими земляками депутатом Первой за многовековой период Государственной Думы.

Начинается новый период жизни: Федор Дмитриевич оставляет учительское поприще, выходит в отставку и вовлекается в политику. Он успел за короткий период своего пребывания в Думе, незадолго до ее роспуска, произнести яркую речь в защиту казаков и против использования их для подавления внутренних беспорядков, получившую тогда же определенную известность. Роспуск 1-й Государственной Думы Столыпиным вызвал попытку оппозиционно настроенных депутатов оказать противодействие правительству, что вылилось в подписание известного Выборгского воззвания, призывавшего не подчинятся правительству, не платить налоги, забрать деньги из банков… В сумятице тех дней подписал это воззвание и Крюков. В результате все «подписанты» были отданы под суд, и политическая карьера для них была навсегда закрыта. А сам Крюков через полтора года приговором суда был осужден на три месяца заключения, которое и отбыл в Крестах в мае – августе 1909 года.

Однако на этом невзгоды, распростершиеся над писателем, не ограничились. Проживая в эти годы на Дону, Федор Дмитриевич активно участвует в пропагандистской работе в рядах трудовой народно-социа?листической партии, членом организационного комитета которой он являлся. В результате он подвергается аресту вместе с известным в будущем красным командиром Филиппом Мироновым и высылается из пределов Области войска Донского. А приговор 1907 года лишил его возможности возврата к прежней педагогической деятельности. В свои неполные сорок лет Крюков вынужден начать свою жизнь как бы сначала. Он поступает работать помощником библиотекаря Горного института (1907–1912) и погружается во все большей степени в литературную деятельность. Увеличивается число и объем его публикаций в «Русском Богатстве», отдельным томом выходит сборник его произведений (1907), авторитет его в журнале Короленко заметно растет, в 1909 году он избирается товарищем-соиздателем журнала. А в 1912 году после кончины П.?Ф.?Якубовича занимает его место в редакции и становится заместителем главного редактора.

Эти годы, 1905 – 1909, годы бурной и активной жизни Крюкова, годы его становления и возмужания как писателя. Но в то же время можно сказать, что это была – эпоха Столыпина, эти годы были отмечены яркой личностью одного из последних крупных государственных деятелей старой России, его попыткой сохранить строй и страну, мирным путем преобразовать и модернизировать жизнь, найти пути в будущее для России. Поэтому очерки, рассказы и повести Крюкова, написанные в эти годы, и которые мы собрали в этой книге, позволяют современному читателю с разных сторон увидеть «реформируемую» столыпинскую Россию. Воочию увидеть, чем жила народная масса, какой виделась российская жизнь простому русскому обывателю…

Собранные нами в этой книге произведения Ф.?Д.?Крюкова составляют как бы три основных раздела. В первом мы поместили все, связанное с деятельностью Федора Дмитриевича на поприще Государственной Думы. Это и его рассказ «Первые выборы», и его речь в Думе по казачьему вопросу, и рассказ о своих казаках-депутатах, его «товарищах» по думской деятельности, ярко показывающий настроения и ожидания рядовой казачьей массы в те годы. Эти три фрагмента интересны не только сами по себе, как некое историческое свидетельство, но, безусловно, вызовут повышенный интерес современного читателя, спустя девять десятилетий столкнувшегося с похожими проблемами привития выборных традиций и процедур на русскую почву.

Вторую часть книги составили рассказы и повести, в которых Крюков передал богатые личные впечатления от происходивших событий: это и волнующаяся и беспокойная казачья стихия («Станичники», «Шаг на месте», «Шквал»), и попытка заглянуть и увидеть, что происходит в душе рядового казака («Зыбь», «Мать»). И наконец, третью часть составляют очерки и рассказы Федора Дмитриевича, в которых он передает свои ощущения и переживания, связанные с личным опытом – арестом («Обыск») и трехмесячным тюремным заключением в Крестах («У окна», «Полчаса», «Камера №308»). А в заключение мы представляем два небольших очерка, как бы завершающих эпоху убитого в 1911 году Столыпина. Они, как нам представляется, позволяют подвести небольшой промежуточный итог жизни – и самого писателя, и России, бросить беглый взгляд на прошедший короткий, но такой бурный период русской жизни. Перед новыми ее подъемами, и будущими паде?ниями…

Так чем же нам интересен и дорог Крюков сегодня? Почему именно его мы пытаемся вывести из тени забвения и дать в руки сегодняшнему читателю? Нам представляется, что в основе этого интереса и, убежден, будущего интереса читателей, лежит одно неотъемлемое свойство его личности и творчества – любовь к человеку. Любовь к человеку, каков он есть, не идеализируя его, но и не принижая, независимо от того, «плохой» он или «хороший». Это свойство Крюковской прозы давно уже было замечено современниками. Как писал Сергей Пинус:

«Крюков завораживает своей простотой и еще больше своей добротой, любвеобильным приниканием к жизни, глубокой незлобивостью к своим и нашим общим обидчикам, которых так много в жизни в лице тупо-злых людей, жестоко-суровых учреждений или печальных обстоятельств. Кажется, у него совсем нет так называемых отрицательных типов. Дурные люди у него, конечно, есть, но автор с большим искусством защищает их, хотя и не произносит в их пользу как будто ни одного слова. Эта защита идет из глубин любви и незлобия, воплощаясь в особую манеру изображать...»*

Свойство прозы Федора Дмитриевича – врачевание душ, умиротворение страждущих и ищущих… Наверное, многое – близкое его душев?ному настрою – выражено в стихотворении его любимого поэта А.?Голенищева-Кутузова.

В годину смут, унынья и разврата
Не осуждай заблудшегося брата;
Но, ополчась молитвой и крестом,
Пред гордостью – свою смиряй гордыню,
Пред злобою – любви познай святыню
И духа тьмы казни в себе самом...**

Эти слова камертоном неслышно звучали в его сердце, вели и вдохновляли многие годы. И не случайно же в критический момент своей жизни, летом 1918 года, он вспоминал именно эти строки, когда писал свое знаменитое стихотворение в прозе:

«Во дни безвременья, в годину смутную развала и паденья духа, я, ненавидя и любя, слезами горькими оплакивал тебя, мой край родной… Но все же верил, все же ждал…»*

Давайте же, читатель, послушаем героев Федора Крюкова, послушаем его самого, и, может быть, наши сердца смягчатся. Мы сможем как бы увидеть самих себя со стороны, получим возможность сопереживать и сострадать его героям, печалиться их бедами и огорчениями. И станем добрее, терпимее, мудрее…

А.?Г.?Макаров

ОСМЫСЛЕНИЕ ПРОБЛЕМЫ ОБЩЕСТВЕННЫХ НАУК
НА ОСНОВЕ ДОСТИЖЕНИЙ СОВРЕМЕННОГО ЕСТЕСТВОЗНАНИЯ

Валянский С.И. к.ф.-м.н. доцент
Институт общей физики РАН, с.н.с.

Макаров А.Г. к.ф.-м.н.
Научно-исследовательский центр «АИРО-ХХI»

Недосекина И.С. к.ф.-м.н.
Институт общей физики РАН, с.н.с.

Сегодня стало ясным, что техногенная культура все больше и больше загоняет нас в тупик. Все то, что казалось, должно было облегчить нашу жизнь, несет в себе такой вред и опасность, что перечеркиваются все их плюсы.

Одна из причин такого положения в разрыве между естественно-научным знанием и гуманитарным.

Дальнейший прогресс лежит не в области дальнейшего дифференцирования знания, а в его интегрировании.

На каждом историческом этапе научное познание использует определенную совокупность познавательных форм – фундаментальных категорий и понятий, методов, принципов и схем объяснения, т. е. всего того, что объединяют понятием стиля мышления.

В силу наибольшей развитости естественных наук, особенно физики, именно ее стиль мышления накладывал след на построение научных теорий.

Сначала это был стиль мышления так называемой динамической или жесткой детерминации. Это значило, что предполагается существование строго однозначных всех без исключения связей и зависимостей, отображаемых в рамках соответствующих представлений и теорий.

После того как естествознание овладело новым типом закономерностей – статистическими, возник новый стиль мышления.

В 40-х годах 20-го века появилась новая наука кибернетика. Это наука об общих принципах управления в сложных динамических системах, о средствах управления и об использовании их в технике, в человеческом обществе и в живых организмах, о способах восприятия, передачи, хранения, переработки и использования информации в машинах, живых организмах и обществе.

Она претендовала на роль некой междисциплинарной науки, позволяющей с единых позиций описать процессы, протекающие на разных структурных уровнях организации материи.

В 80-х годах прошлого века появился нелинейный стиль мышления, применяющий единый принцип описания процессов самоорганизации и процесса разрушения динамических систем и перехода к хаотическому состоянию под действием детерминированных сил. Т.е. он показывает границы применимости динамических законов, и когда надо, применять методы статистики для описания поведения системы. И обратно.

Это означает, что в рамках нелинейного стиля мышления и надо строить новую междисциплинарную науку.

Нам надо попытаться осмыслить проблемы общественных наук на основе достижений современного естествознания, но с учетом специфики гуманитарного знания. То, что должно получиться после реализации указанной программы – применение нелинейного подхода к общественным наукам – мы и предлагаем называть хронотроникой. Это означает междисциплинарную науку, изучающую эволюцию общества во времени и пространстве, как систему взаимовлияния человека и природы, с целью нахождения оптимальных путей развития в условиях ограниченных ресурсов, на основе выявления объективных закономерностей в природе и обществе.

Основанием для существования хронотроники служит наличие общих принципов, управляющих возникновением в пространстве и времени самоорганизующихся структур и их разрушение. Она основана на идеях о целостности мира и научного знания о нем, общности закономерностей развития объектов всех уровней организации материи в природе, обществе, духовном мире.

Академик Степан Борисович Веселовский (1876–1952) заслуженно считается одним из ведущих исследователей Московского периода русской истории. При жизни его труды были известны лишь узкому кругу специалистов, значительная часть научного наследия – опубликована и получила признание уже после его смерти. Однако работы его, посвященные первым столетиям формирования и развития Московского государства, не только не утратили научной ценности, но и до сегодняшнего дня пользуются заслуженным авторитетом не только среди историков.

Свои исследования он начал задолго до 1917 года. Происшедший революционный переворот в России изменил весь строй жизни, многие близкие, коллеги не пережили тяжелых лет безвременья, многие оказались в изгнании. Но Степан Борисович во всех этих бурях и невзгодах первых советских десятилетий уцелел – и остался в советской  научной среде как осколок ушедшей эпохи.

«Чем-то он напоминал Сильвестра Бонара. Вернее, Сильвестр Бонар в моем представлении прочно ассоциировался со Степаном Борисовичем, – вспоминал позднее встречавший его в 30-е годы И.?А.?Нечаев. – Небольшого роста, бритенький, дома он ходил в какой-то тужурочке. Неторопли­вые движения. Пристальные, колючие, светлые глаза. Полуседые волосы, небрежно причесанные. Слабый голос. Он начинал рассказывать сперва медленно, тихо, как-то вроде нехотя, потом воодушевлялся все более и более, речь его становилась с каждой фразой красочнее, образнее и сочнее. Голос крепчал, приобретая модуляции, которые спервоначалу ему будто лень было пустить в ход».

С.?Б.?Веселовский принадлежал к древнему дворянскому роду. Известно, что его предки появились на московской службе во времена царя Алексея Михайловича. Родовое имение Веселовских – Петровское – находилось недалеко от Смоленска. Их военная служба тянется через весь XVIII век, получая достойное завершение в военной биографии деда, Степана Семеновича, георгиевского кавалера и участника Отечественной войны 1812 г. Но уже с середины ХIХ века наблюдается отход Веселовских от военной службы, они переключаются на мирные, прежде всего научные, занятия и добиваются на этом поприще заметных успехов. Так родной дядя историка, Константин Степанович, становится известным ученым-статистиком, членом Императорской Академии, около двух десятилетий исполнявший должность непременного секретаря Академии. Троюродные братья отца, Алескандр Николаевич и Алексей Николаевич Веселовские, стали известными учеными-литературоведами, и также были избраны членами Академии. Еще один из Веселовских, Николай Иванович, стал известным ученым-археологом, внесшим большой вклад в изучение далекого прошлого Туркестана. Можно отметить еще, что и младший брат Степана Борисовича, Борис Борисович, сделался известным ученым, его 4-х томный труд стал классической работой по истории земства в России. А сестра, Елена Борисовна, после учебы заграницей в Мюнхенском университете сумела там же защитить диссертацию и стала первой в России – доктором ботаники.

Отец С.?Б.?Веселовского, Борис Степанович, окончил курс Гори-Горец­кой сельскохозяйственной академии и, будучи хорошим агрономом, служил около четверти века управляющим богатыми имениями Н.?А.?Львова в Балашовском уезде Саратовской губернии. Позднее, уйдя от Львовых, он поселился в своем, купленном за годы службы, небольшом имении Лунино там же, недалеко от Балашова, где и прожил до самой своей смерти. В этой русской «глубинке» родился и получил первые яркие впечатления в своей жизни будущий историк, Степан Борисович Веселовский. В дальнейшем на его жизненном пути были и Тамбовская гимназия, и Московский университет, женитьба на дочери французского инженера-химика, упраляющего крупными заводами и многолетняя плодотворная работа в архивах над дреними актами Московской Руси.

С.?Б.?Веселовский окончил юридический факультет Московского Импе­раторского Университета в 1902 г. по второму разряду не защищая ни магистерской, ни докторской диссертации. Еще в университете проявилась склонность к научной работе, он увлекся философом Б.?Спинозой и написал о нем критическую статью «Политические воззрения Спинозы». Одновременно начал собирать в архивах материалы по финансам и экономике Московского государства XV–XVII веков, которые в дальнейшем вошли в капитальное исследование – трехтомное «Сошное письмо. Исследование по истории кадастра и посошного обложения Московского государства». Выпускная дипломная работа С.?Б.?Веселовского называлась «Финансы дореволюционной Франции». По-видимому, С.?Б.?Веселовский впервые проявил серьезный интерес к истории как научной дисциплине, когда прослушал курс русской истории у профессора В.?О.?Ключевского, собрал и обобщил студен­ческие записи этих лекций. Лекции Ключевского были очень популярны и были затем изданы профессором сначала в гектографическом исполнении, а затем – в традиционном виде. Они оказали громадное влияние на молодого исследователя, С.?Б.?Веселовский стал одни из учеников знаменитого ученого.

Будучи вполне обеспечен материально значительным состоянием жены С.?Б.?Веселовский не поступил на службу, работал в архивах и до?ма. В течение 1903–1917 годов временами он самостоятельно брался за подготовку к защите ученой степени, однако экзамена он так и не сдал, слишком его захватывала и отвлекала научая работа. За фундаментальное исследование «Сошное письмо» в 1916 г. С.?Б.?Веселовский был награжден Императорской Академией Наук премией имени Уварова, а в 1917 г. Московский Университет присудил ему ученую степень доктора истории русского права Гонорис Кауза.

Однако, весь этот «успешный» распорядок жизни: прочное положение и признание среди отечественных историков, профессорская кафедра в Университете, успешная исследовательская работа – все это оказалось опрокинутым и отброшенным в сторону бурным потоком событий разразившейся в России революции и последовавшей гражданской войны. Теперь, в течение нескольких лет жизнь ученого превратилась в повседневную борьбу за физическое выживание его самого, семьи и близких, включая семью умершего от голода и издевательств ЧК брата Константина, всего около 25 человек. Небольшой коммуной, обрабатывая землю и разводя пчел на принадлежавшем им участке земли в Подмосковье вблизи деревни Татариновка, а также распродавая постепенно остатки имущества, пережила семья Веселовских тяжелые годы 1918 – 1922.

И все же, несмотря ни на что, он не покинул Россию, приняв непростое решение – разделить ее судьбу. «Культурная верхушка должна оставаться с народом, – считал, по свидетельству его сына Всеволода, Степан Борисович, – и ее обязанность состоит в том, чтобы осмыслить происходящее». С этой точки зрения наибольший интерес, безусловно, представляет очерк «Разгром Московского Университета» и дневники, которые Степан Борисович вел в период 1915–1923 гг. В них можно встретить, с одной стороны, зарисовки событий, сфотографированные им с присущей ученому точностью и наблюдательностью. С другой стороны в них содержатся глубокие, порой горькие, размышления о причинах происшедшей в России катастрофы, о судьбах народа и государства. Его видение причин кризиса и самого после­дующего прогрессировавшего разложения и распада русского государства настолько глубоко и оригинально, что и сегодня, спустя восемь десятилетий, воспринимается с таким живым и неподдельным интересом, как если бы историк писал теперь о распаде и крушении Советского Союза. Кризис России конца ХХ века, к сожалению, имеет во многом корни, схожие «с сумасшествием 17-го года», отмеченные в свое время С.?Б.?Веселовским.

Большая семья Веселовских оказалась разгромленной, многих разбросало по всей стране и даже в эмиграцию, за границу. Многие умерли, погибли... В июле 1917 в Сердобске застрелился старший из братьев, Александр. Константин и Сергей вынуждены были скрыться из Балашова и бежать: первый в Москву, второй на Дон. При безуспешной попытке вывезти через несколько месяцев из Балашова семью Константин заболел тифом и скончался в Москве. Сестры Варвара и Нина вместе со своими сыновьями уехали в конце концов за границу. Остатки семей, полуголодные дети со своими материями собирались постепенно в Москве, где можно было еще опереться на помощь и поддержку кого-то из родных, где легче было прожить, и можно было надеяться получить образование.

Среди этих «осколков кораблекрушений» была и семья старшего брата Степана Борисовича – Константина. Его жена, Александра Васильевна Веселовская (урожд. Мелентьева), после вынужденного отъезда мужа в Москву осталась в Балашове одна с четырмя малыми детьми. Младшей, Ирине – моей матери, было тогда три с половиной года, а старшей – Наталье, двенад­цать. Два с половиной года прожили они в деревне, где Александра Васильевна работала учительницей, и лишь осенью 1921 года смогли перебраться с помощью родных в Москву, где и пережили первую зиму 1921–22 гг. вместе с большой семьей Степана Борисовича на его подмосковной «даче» Татариновке. Именно с этого времени начинаются тесные отношения между этими двумя семьями, а старшая племянница, Наташа, со временем становится главным историиографом семьи. Дружная атмосфера взаимной поддержки, готовности придти на помощь, стремление к знаниям и всестороннему развитию, трудовая этика и готовность много и упорно работать – все это сформировало тот крепкий дух, позволивший успешно пройти через грядущие испытания и пережить все невзгоды. Только один пример – твердость характера и решительность племянницы Натальи Константиновны, не допустившей осенью 1941 г. разграбления соседями опустевшей новогиреевской квартиры Степана Борисовича, уехавшего в эвакуацию, буквально спасли бесценный архив историка от уничтожения.

*     *     *

Со временем у Натальи Константиновны стало накапливаться все больше материалов, документов, фотографий, касающихся истории большой семьи. Здесь оказались и запись воспоминаний ее деда, Бориса Степановича, воспоминания теток Варвары и Нины, написанные уже в эмиграции для своих детей и внуков. Особое место заняли многочисленные письма родных дореволюционного времени и последующих лет. Они воссоздавали картину и дух ушедшей эпохи, возвращали к переживаниям и чуствам того времени. Так постепенно вызревала потребность воссоздать и сохранить ушедший мир прошлой жизни. Наверное, последним доводом стало желание рассказать новому поколению (сыновьям, племянникам), которое под воздействием советской пропаганды и историографии могло считать свое «дворянкое» происхождение чем-то если не постыдным, то «нехорошим», о своих корнях, о пережитой семьей трагедии, об ушедших навсегда близких и родных людях… Так сложилась эта книга. В ней прослеживаются как бы линии жизни семей двух братьев Веселовских, Степана Борисовича, историка, ученого, и Константина Борисовича, земского и общественного деятеля.

В общей, начальной части – «Далекие годы» – помещены воспоминания их родителей, их дяди-академика, Константина Степановича, в которых рассказывается об истории происхожения семьи и о жизни середины-конца XIX века. Эти тексты органично продолжают воспоминания о детских годах самого Степана Борисовича и его сесетр Варвары, Нины и Надежды. Они рисуют запоминающиеся картины провинциальной и столичной жизни дворянской семьи в пореформенное время. Эта часть книги завершается материалами, относящимися уже к более позднему времени, кануну войны и революции, – воспомианиями старшего сына историка, Всеволода, о своих детских годах в Москве, и рассказом самой Натальи Константиновны о жизни в Балашове и в небольшом имении Лунино, все это в далекой провинции – в Саратовской губернии.

Вторая часть книги «На переломе» включила в себя материалы о годах революции и гражданской войны. Это, прежде всего, дневниковые записи Степана Борисовича, в которых он старался, как современник, запечатлеть и сохранить подлинный облик происходивших трагических событий. Дневниковые записи удачно дополняются воспоминаниями старшего сына Всеволода о встречах московских историков с писателем Иваном Буниным, совместных обсуждениях исторических судеб России, которые происходили на Арбате на квартире Степана Борисовича накануне февральской революции, свидетелем которых был сам Всеволод. Кроме того, сохранились его же уникальные записи о кратковременном своем (вместе с отцом) аресте и пребывании в Бутырской тюрьме осенью 1919 года в самый разгар гражданской войны. В этой же части – рассказ Натальи Константиновны о жизни семьи Константина Борисовича в провинции в революционные годы, сначала в уездном городе Балашове, а потом, после отъезда и последующей смерти отца, в течение двух с половиной лет – в глухой деревне, где Александра Васильевна смогла устроиться сельской учительницей. В завершение картин столичной и провинциальной жизни первых лет советской эпохи приведены многочисленные письма членов большой семьи Веселовских (состоявшей к 1917 году из пяти братьев и семи сестер), сохранившиеся от того времеи и собранные позднее Натальей Константиновной.

Последняя часть, «Возвращение к жизни», как бы подводит черту происшедшим бурным событиям пятилетия гражданской войны, Это и размышления о причинах и итогах революции, записанные сыном историка, Всеволодом, еще в начале 20-х годов, и записи из Дневника историка, где он пытался дать хотя бы первичную оценку и анализ происшедшего, и рассказ племянницы, Натальи Константиновны, о жизни Веселовских в Москве, куда с началом НЭПа собрались многие члены большой семьи, уцелевшие в бурные годы.

Итак, «Семейная хроника» трех поколений Веселовских завершена. Дальше – уже иное время, другая эпоха.

… В Москве в глухом углу Немецкого кладбища покоится прах историка. Три полосы, две светлых и между ними – темную, можно увидеть на большом могильном камне. Они как бы символизируют его жизненный путь. Научный взлет, признание коллег-историков, семья, рождение детей, увлечение музыкой – в начале века. Катастрофа революционного переворота, крушение государства и его распад, борьба за физическое выживание в условиях повального одичания и деморализации – во время и сразу после гражданской войны. И, наконец, возрождение каких-то основ жизни в советское время, возвращение к научным занятиям, избрание в Академию. И на камне, как итог прожитой жизни – слова Пушкинского Нестора:

Исполнен долг, завещанный от Бога мне грешному

Могильный камень, как и надпись на нем, был установлен тщанием Бориса Степановича и Натальи Константиновны Веселовских – как память о нелегкой судьбе близкого человека. И эта книга, материалы которой в течение многих лет собирались, сохранялись, писались Натальей Константиновной, «тетей Наташей», пусть послужит памяти об ушедших людях, об их нелегкой судьбе. На долю того поколения пришлось много трудностей и испытаний, оно с честью прошло через все невзгоды и бури. Светлая память им всем…

*     *     *

В заключение необходимо выразить глубокую благодарность всем, кто помог подготовить это издание, предоставил материалы, фотографии. Это, прежде всего сын Натальи Константиновны, Константин Борисович Веселовский, предоставивший для публикации воспомиания своей матери, а также тексты «Дневников» Степана Борисовича, напечатанные в 2000 году в журнале «Вопросы истории», и многочисленные сохранившиеся семейные фотографии. Глубокая благодарность дочери историка, Анне Степановне Веселовской, за предоставление возможности опубликовать воспоминания ее бабушки, Леониды Степановны Лозино-Лозинской (которые впервые публикуются в этой книге), а также «Воспоминания детства» Степана Борисовича и его очерк, относящийся к зиме 1919 года – «Разгром Московского университета». Последние два очерка были напечатаны в «Московском журнале» (1997. №3. С. 48–53; №4. С. 49–52; №5. С. 54–58; 1996. №12. С. 20–25.). В книгу вошли ценные воспоминания и размышления о судьбах России сына историка, Всеволода Степановича, которые хранились у сына, Владимира Всеволодовича, и были им любезно предоставлены составителю. Отдельно хочется выразить благодарность скромной помощнице, Елене Михайловне Макаровой, за большую бескорыстную помощь в подготовке текстов воспоминаний.

Исполнилась 100-летняя годовщина кончины Льва Николаевича Толстого.

В связи с этим представляется интересным отклик писателя-казака Федора Дмитриевича Крюкова на смерть великого русского писателя - очерк "Два мира"

Ф.Д. Крюков

Два мира

Прошла зыбь, взволновала поверхность житейского моря...

Думалось до этого, что оно прочно успокоилось, улеглось, застыло, закутанное густой и тяжкой пеленой туманов. А вот дунула великая смерть - и ожила застывшая гладь, кругами пошли валы, и идут дальше и дальше, до самых крайних пределов земли.

И вот видишь эту взволнованную поверхность житейского океана, когда слышишь гул и ропот в его верхнем слое, страстно хочется заглянуть туда, вглубь, где «вековая тишина», темь, загадочное безмолвие: доходит ли туда шум сверху? Ощущается ли и там отражение волнующего нас события?

И всякий раз, когда хоть маленький отзвук доходит оттуда, хоть крошечный уголок плотной завесы приподнимается перед жадно ожидающим взором, охватывает особенное волнение: два мира голоса подают друг другу, два мира, разделенные глубокой исторической трещиной, - повинная работе и темноте масса и «город на горе», люди мысли... Осыпается разделяющая стена, которую, может быть, больше всех нас чувствовал гениальной совестью своей Лев Толстой...

- Что за человек Толстов? Слыхал чтение: болен он, вся Россия о нем соболезнует, - праведной жизни человек, и вижу, что отлучен от церкви... Монахов понагнали к нему...

- Вы грамотны?

- Плохо. За меру картошки учен, какая грамота наша...

- Никогда не приходилось читать того, что Толстой писал?

- Нет, господин. Я - вокруг лошади. А лошадь - что ребенок малый: смотри да смотри за ней, чтобы вовремя напоить, корму положить, одеть, подстилку переменить, - где нам читать... А слыхать - слыхал, что для цели той человек живет, чтобы жизнь вечную себе заслужить... никого не страшиться... говорит нации: тех людей, что работать не работают, а в карманы гребут, - чтобы работали... Попов укорял, что веры у них нет... Это - я считаю - справедливый человек... Умер, - говорите? Ну, царство ему небесное, вечный упокой...

Разговор происходил на финляндской территории. Ехал я на финских санках по пустынной дороге, среди молчаливых стен елового леса, а извозчик, - с виду типичный «вейка»: на голове - треух с овчинным махром, коротко острижена седая щетина на бороде и усах, - оборачивается и вдруг спрашивает: «Что за человек Толстов?»

- Вы - финн? - спрашиваю с удивлением: очень уж чисто говорит по-русски мой «вейка».

- Никак нет. Коренной орловец.

Оказывается, более полутораста лет назад орловский помещик продал 12 семей крепостных, и из центра России их перевели на фабрику в Выборгскую губернию, тут они и акклиматизировались. Мой возница около 40 лет был рабочим на заводе, на заводской работе потерял глаза и стал извозчиком: по будням возил лес на фабрику, в праздники - пассажиров со станции.

Книжки читал, но изредка. Любил читать газетку, когда попадется. Толстого никогда не читал, но о Толстом читал и слышал, и все такое необыкновенное слышал, хорошее, волнующее мысли, что вот не может успокоиться, хочет знать о нем подробнее и обстоятельнее.

- Умер?.. Вечная ему, любушке, память... Что же, и панафиды не прикажут служить? А спросить бы их, в какую они веру веруют, близко ли они сами-то к Богу?..

Я слушал старика, и мне казалось: идут волны от дуновения великой смерти, идут и вширь и вглубь, идут до пределов земли...

Мыслью я перенесся в родной свой угол - далекий, глухой угол русской земли. Четыре года назад это было. Пошел я посмотреть станичную ярмарку. Пестрый гомон, шум, песни, расстроенный орган на карусели - немножко дико, но оживленно и с виду весело и беззаботно. Представитель власти подошел ко мне, - станичный атаман, - обменялись мнениями о погоде. Потом присоединился к нам почтенный старик, солидный хозяин, местный житель. С некоторой таинственностью он вынул из кармана небольшую книжку и, хлопнув ладонью по ней, сказал, обращаясь к атаману:

- Вот, ваше благородие, книжка! Вот какие книжки читайте...

Старик был, видимо, тронут и отравлен книжкой - время такое тогда было.

Атаман лениво, снисходительно, двумя пальцами взял книжку и посмотрел заглавие.

- Почитаем, - сказал он томным, изнеженным голосом человека, утомленного делами большого масштаба, - Посмотрим, посмотрим... Толстой?.. Что же, можно...

А на другой день при рапорте отправил книжку по начальству. Начальство в нашем крае - военное, на дело взглянуло без послаблений, и старика-пропагандиста долго таскали по разным инстанциям, допрашивали, стращали. А он с героическим упорством повторял:

- В книжке все - законное... Самая истинность. И искренне недоумевал, как этого не видят люди, угрожающие ему всяческими ранами и скорпионами... Поплатился, конечно.

Года через два после этого мне пришлось быть на проводах в полк молодого казака, моего соседа и приятеля. Среди подвыпившей, отнюдь не грустной, немножко шумной, поющей и болтающей компании был особенно великолепен молодой «приказный» (ефрейтор) Сафронов, иначе - Гришка Шило, как его звали «до службы». Всем присутствующим он импонировал не только своими новенькими галунами на рукавах теплой, ватной поддевки, которой не снимал, несмотря на чудовищную духоту в натопленной и набитой людьми хате, но и необыкновенным, уверенным, подавляюще рассудительным красноречием, которое он расточал в виде наставлений прошедшего служебный стаж воина молодому служилому, только что вступающему на оный путь, наивно и растерянно глядевшему прямо в рот оратору.

- Перфил, помни: присяга есть клятьба... Строго наблюдай по уставу чинопочитания... Служи порядком... Вот я, к примеру: раньше меня более никак не звали - Гришка Шило, а теперь - приказный и кавалер... Имею за храбрость...

Он вынул из кармана медаль и приложил к груди. Медаль, кажется, произвела впечатление.

- Вот и ты, Перфил... Дай Бог и тебе заслужить. Лишь старайся, а то заслужишь. На часы поставят - гляди.

- Не раздави... - послышался иронический голос. И через минуту закипел горячий спор между приказным кавалером и тоже служилым, но тронутым иными веяниями и впечатлениями казаком.

- А ты бы про шестую заповедь помянул - вот о чем не надо забывать, - горячо говорил новый оратор, - ты бы из божественного писания слова два сказал. На что-нибудь там сказано: не убий!..

- Кого?

- Да всякого человека.

- И литовца, к примеру? Ведь христианина - это так, а латыш, например, - первый бунтарь... Злые такие, черти: лишь зазевайся, сейчас чем-нибудь огреет. Первые враги внутренние!..

- Обратись к Евангелию - увидишь, как надо жить и знать, кто враги...

Спор скоро сделался общим, и, к моему удивлению, в этой потомственно военной, всю жизнь под бдительным оком всевозможных военных начальников воспитываемой среде сторонник Евангелия не оказался одиноким. У их противников, немало горячившихся, не оказалось даже в запасе никакого прочного теоретического обоснования службистости, кроме вопроса о самосохранении.

- Ты бы пошел да подставил лоб лысый под пулю, тогда и говорил бы, рябая харя...

- Я ходил... Я, брат, ходил!.. Потому и говорю: не обижай сам - и тебя никто не тронет. В божественном писании сказано: имей любовь к ближнему, а ближний - всякий человек, созданный по образу Божию...

Конца этого спора я не дождался, ушел - очень уж жарко и шумно было. Но, встретившись как-то после с тем казаком, который выражал взгляды «от божественного писания», я не утерпел: спросил, откуда он почерпнул столь невоенные мысли.

- А вы почитайте Толстого книжку. Золотая книжка! - сказал он, - Только народ-то у нас... горе! Скотина и то имеет обоняние, оглядается. А наш народ - ничего... прямо ни-чего не смыслит!..

Думаю, что он не совсем был прав в своем пессимистическом взгляде на народ, преувеличил, «перегустил» мрачные краски. Имею основания думать так, держа сейчас в руках простое письмо из того глухого уголка... «Угас свет правды - такой громогласный, правдивый человек, а теперь уж не подаст голоса оттуда. Далек я был от этих двух человек, новопреставленных, и ум мой даже малую их часть не осваивает, а потерял как все равно самых близких и дорогих по плоти: то, что есть ихнего во мне, донесу до могилы...»

... Кругами идут валы встревоженного моря житейского, идут вширь и вглубь и дойдут до пределов земли...

200 летсо дня рождения видного русского военного деятеля, этнографа и исследователя Кавказа Федора Федоровича ТОРНАУ (1810-1890)

Предисловие к книге Н.К.?Веселовской
"Воспоминания выездного врача скорой помощи (1940–1953)".

«ДОРОГОЙ НАТУЛЕК!.. МАМЕ СЕЙЧАС ОЧЕНЬ ТРУДНО...»

Из жизни одного поколения

Заканчивается первое десятилетие XXI века. Оглядываясь назад, оценивая прожитые уже годы, неожиданно для себя приходишь к выводу – с середины ХХ столетия сменилось уже несколько исторических эпох, которые лично пришлось пережить, приноравливаясь к изменениям и самого строя жизни, и культурной и идеологической среды, и многообразной нашей российской повседневности. Это и «хрущевские годы» середины 50-х – начала 60-х гг. со скромным, но уже налаженным бытом, оптимизмом повседневной городской трудовой жизни, радостью полноценной учебы и постоянных все новых свершений и достижений. Это и «шестидесятые» – когда на непродолжительное время после снятия Н. С. Хрущева возникло и утвердилось чувство зрелости, взрослости наших сограждан и одновременно – ощущение перспективы, возможности развития, роста... Последовавшая за этим долгая «брежневская» эпоха – особое время медленного погружения в болото конформизма и «меркантильности». С нараставшим чувством пессимизма и общей апатии. Завершилась эпоха взлетом новых надежд и ожиданий, страстей и эгоизма, нараставшей деморализацией в ходе «перестройки». И как печальный итог – хаос и общая катастрофа ельцинского десятилетия. Четыре эпохи, так непохожие друг на друга...

Но если задуматься о старшем поколении, о прожитой ими жизни. О поколении наших родителей, к которому принадлежала и «тетя Наташа», Наталья Константиновна Веселовская... Возникает странное чувство чего-то невероятного, невозможного – а через сколько же «эпох» пришлось пройти им, начинавшим свою жизнь на старте века ХХ? Моя мать, Ирина Константиновна, хорошо помнила и свои детские годы 20-х, и голодную, но такую насыщенную, энергичную молодость предвоенных 30-х, и тяжелые будни военных и послевоенных лет. А «тетя Наташа», ее старшая сестра, застала и хорошо помнила (о чем со временем оставила подробные свои записки-воспоминания) еще и предреволюционные годы старой России. Восемь исторических эпох... На протяжении одной человеческой жизни – возможно ли вынести это? Не сломаться, не согнуться под тяжестью переменчивых обстоятельств – не потерять себя? Оказалось, что можно!

Н.К. Веселовская. 1915 г.

Наталия Константиновна родилась 29 мая 1906 г. по ст. стилю. Ее дед, Борис Степанович, происходил из старинной служилой семьи столбового смоленского дворянства – первые упоминания о Веселовских в российской истории относятся ко времени царя Алексея Михайловича. Получив хорошее агрономическое образование в Гори-Горецкой академии, он со временем был приглашен управляющим имениями Н. А. Львова, внука известного архитектора и поэта, основные владения которого находились в Саратовской губернии, в Балашовском уезде. Женился он на представительнице древнего, но небогатого рода южнорус¬ских помещиков – Лозино-Лозинских. Леонида Степановна родила и воспитала пятерых сыновей и семерых дочерей. Там, в имении Львовых Бобылевке, они прожили около трех десятилетий. За время службы Борису Степановичу удалось «по случаю» купить небольшое имение Лунино в соседней волости, где он, уйдя от Львовых, и поселился на склоне лет. Скончался он в 1911 г., похоронен на Бобылевском кладбище, рядом с теми местами, где прошли лучшие годы его жизни.

Отец, Константин Борисович Веселовский

Второй сын Бориса Степановича, Констанин, будущий отец Наталии Константиновны, сначала подумывал о военной карьере, но слабое здоровье закрыло ему этот путь, и он со временем нашел свое призвание в земской работе. В 1900 г. его избирают председателем Балашовской уездной земской управы, и он руководит уездным земством в течении 12 лет. Там же в Балашове Константин Борисович встретил свою будущую жену, Александру Васильевну Мелентьеву, выпускницу Высших Бестужевских курсов, которая с 1903 г. была директором Балашовской женской гимназии.

Мать, Александра Васильевна Веселовская

Помимо Наташи у них родились еще Борис (1911), Татьяна (1913) и Ирина (1915). В 1912 году болезнь заставила Константина Борисовича уйти со службы в земстве и поселиться в Лунино. Там их и застала революция 1917-го. Первое время, пока еще малозаметные, нарушения не меняли еще привычного течения жизни. Но довольно быстро спокойная жизнь закончилась – пришлось из глухого сельского угла переехать в Балашов. К осени 1918 г. постепенно все более разгоравшаяся гражданская война привела к провозглашению «красного террора». Отцу Наталии Константиновны пришлось спешно «бежать» из ставшего прифронтовым города к матери в Москву.

Завершилась эта история трагически. В ноябре квартира, в которой жила семья, была реквизирована для нужд ЧК, и Александра Васильевна с четырьмя малыми детьми оказались буквально выставленными на улицу. Она писала мужу в Москву отчаянные письма, Константин Борисович предпринял в ноябре 1918 г. безрезультатную попытку приехать и увезти в Москву семью, на обратном пути, долгом и крайне тяжелом, заболел тифом и через две недели скончался в Москве.

Во время своего последнего приезда в ноябре отец так и не смог повидать детей. Он только передал записку, которую Наталия Константиновна запомнила на всю жизнь:

«Этот клочок бумаги, – пишет она в своих воспоминаниях, – после смерти папы стал для меня как бы его завещанием и всегда стоял у меня перед глазами и звучал в ушах.

«Дорогой Натулек!
маме сейчас очень трудно.
Помоги ей с малышами...
твой папа».

В течение почти всей своей жизни я помнила его завет и старалась исполнять его, как могла и умела... Записка эта всегда была со мной, пока, наконец, в трамвае у меня не украли сумочку с деньгами, паспортом и этой запиской. Но слова эти звучат для меня до сих пор: «Дорогой Натулек!..»

Телеграмма о смерти мужа пришла в Балашов из Москвы одновременно с получением Александрой Васильевной направления на работу учительницей в село Повалищево. Здесь, в глухом углу, на границе Саратовской и Тамбовской губерний, пройдут два с половиной года жизни семьи – матери и четверых детей, из которых старшей, Наташе, еще не исполнилось и тринадцати, а младшей, Ирине, – четыре года. Испытания сплотили всех: взаимопомощь, дружеское отношение друг к другу, помощь и поддержка младшим – все это укрепилось и осталось в семье на все последующие годы.

Конец 1920-х. Дети без отцов. (Константина и Сергея Борисовичей)
Сидят (слева направо) Игорь, Ирина, Елена.
Стоят Наташа, Борис, Тамара, Татьяна.

В дальнейшем жизнь развивалась так: в начале осени 1921 года, в самый канун Великого голода, семье удалось уехать в Москву. Их поначалу приютил у себя в подмосковном «владении»-даче дядя Наталии Константиновны, Степан Борисович, тогда уже ставший широко признанным историком русского Средневековья. Немного позднее семья перебралась в Москву. 20-е годы проходят в напряженной борьбе за повседневное существование, учеба в школе, потом Университет (Наталия Константиновна поступает в МГУ и заканчивает медицинский факультет). Она выбрала своим призванием работу врача, посвятив этой работе около четырех десятков лет своей жизни. Ее брат Борис, моложе ее на 5 лет, поступал в ВУЗ соответственно позднее, времена были уже не те: началась индустриализация, коллективизация, власти стали намного пристальнее смотреть на «социальное происхождение» молодежи. Так что, несмотря на неоднократные успешные сдачи экзаменов, Борис Константинович так и не закончил институт и занимался серьезной научной работой, не имея соответствующего диплома. Спустя многие годы, во время войны, это сыграло свою роковую роль в его судьбе.

Наталия Константиновна начинает работать врачом в Нарофоминской больнице, выходит замуж своего двоюродного брата, Бориса Степановича. В 1932 г. рождается сын, названный ими Константином. Но жилищные условия ужасны, и они всей семьей уезжают в провинцию, в Мелитополь, где и работают до самого кануна войны, 1940-го года. И лишь перед войной Наталия Константиновна возвращается опять в Москву.

* * *

В этой книге читатель найдет небольшие по объему воспоминания Наталии Константиновны, в которых она рассказывает, что было с ней, что она видела и чему была свидетелем в последующие военные и послевоенные годы. С захватывающим интересом читаются ее рассказы из жизни московской станции «Скорой помощи». Случаи из практики, события, обстановка тех лет... Но главное – это яркие и живые характеры наших соотечественников, современников, чьими стараниями, упорным и напряженным трудом создавалась тогда наша страна.

Отдельным разделом идут воспоминания о пережитых «квартирных мытарствах». Может быть, современному читателю удастся хотя бы отчасти воссоздать и почувство¬вать те реальные условия, в которых довелось жить старшему поколению.

Брат, Борис Константинович, 1928 г.

Во второй части книги помещен краткий очерк жизни младшего брата Наталии Константиновны, Бориса, погибшего на фронте в боях под Великими Луками в январе 1943 года. Она хотела хоть как-то сохранить в памяти его светлый образ. Ею же были собраны и сохранены его письма из Армии. Они позволяют нам и сегодня почувствовать, чем жили, как дышали люди в трагические годы ХХ века. О нем же, о Борисе Константиновиче, рассказывает его близкий друг, друг всей большой семьи Веселовских, Игорь Александрович Нечаев.

Наталия Константиновна, Борис Степанович, сын Костя. 1935 г.

Передавая на суд читателя собранные в этой книге рассказы, письма, воспоминания хотелось бы, прежде всего, попытаться воссоздать ту удивительную атмосферу энергии, борьбы, стремления к лучшему, бо?льшему, человеческому, на которую теперь, по прошествии многих десятилетий смотришь с изумлением и даже восхищением. Как смогли они, часто голодные и полуразутые-полураз¬детые, вопреки всем возникавшим неблагоприятным обстоятельствам повседневности, сохранить достоинство и любовь к жизни, радостное восприятие окружающего и целеустремленность в достижении поставленных целей? Какой дружной, сплоченной семьей смогли пройти свой жизненный путь?

Сестры Ирина, Татьяна и Наталия, брат Борис. 1940 г.

Пусть эта небольшая книжка будет данью памяти поколению – предвоенному, послереволюционному. На его долю пришлось много трудностей, но оно с честью прошло через все невзгоды и бури. Светлая память им всем. И благодарность наша за содеянное. Вспоминая их жизнь, сопоставляя пройденные ими испытания с современной столь неопределенной и размытой эпохой «постмодерна», будем знать, что нам есть, кого вспомнить в тяжелые минуты современной жизни, есть, у кого попросить совета, есть на кого оглянуться – они, давно ушедшие в мир иной, смогут и оттуда поддержать нас в трудную минуту. Просто фактом прожитой своей жизни.

А. Г. Макаров

Сельскохозяйственные выставки в России известны со времен правления императора Николая I. К концу XIX – началу XX в. они приобрели характер повсеместный и проводились не только в столице и губернских центрах, но старанием местных земских деятелей и в уездной глубинке. Это было особенно важно, т. к. уездные выставки, согласно официальному документу, «лучше и обстоятельнее знакомили местных крестьян с различными улучшениями в быту, являлись могучим средством борьбы с экономической отсталостью и некультурностью в такой важной отрасли народного труда, как сельское хозяйство». Подобные выставки в малограмотной России играли роль хорошей поучительной книги. На выставке можно было познакомиться с некоторыми сельскохозяйственными предметами и способами ведения хозяйства, о которых посетителям, крестьянам и помещикам, быть может, не приходилось и слышать.

В 1903 г. уездная сельскохозяйственная выставка была проведена в г. Балашов, о чем сообщал популярнейший в то время в России журнал «Нива». Балашовская выставка обратила на себя особое внимание, т. к. выделялась на фоне многочисленных подобных мероприятий. Она была наиболее разнообразной, полно представленной, «умело и толково составленной». В журнальной статье сообщается, что наиболее интересными отделами выставки были отдел скотоводства, полеводства и травосеяния, а также отдел птицеводства. Среди наиболее заметных экспонатов отмечены рысистые и тяжеловозные лошади, чистокровный альгаузский и симментальский рогатый скот. Особенно полно и обстоятельно были представлены земледельческие культуры края. Обращали на себя внимание экспонаты, выставленные монахинями Балашовского Покровского женского монастыря.

На выставке были продемонстрированы всевозможные земледельческие орудия, принадлежавшие известным фирмам. В журнале помещены три великолепных фотографии: общий вид выставки, отдел птицеводства и отдел Покровской женской общины. Замысловато, оригинально, красочно декорированные павильоны выставки размещались на так называемом «Зеленом клину» – место за городом, фактически заканчивавшимся улицей Верхней (ныне 30 лет Победы), примерно там, где в настоящее время размещается городская электростанция. Отведенная под выставку территория была огорожена невысоким заборчиком, освещалась с помощью особых фонарей. Возле павильонов видим огромное количество цветов, угадываются пальмы в кадках, саженцы в специальных корзинах. Пространство украшают всевозможные нарядные гирлянды.

На устройство выставки Балашовское земство ассигновало «очень солидную для уездного земства» сумму – 5.000 руб. Кроме того было получено пособие от министерства земледелия и государственных имуществ и от управления государственного коннозаводства по 1.000 руб.Очевидно, что организаторы уездной выставки подошли к решению непростой задачи по-деловому, продуманно, с хозяйской хваткой!

Кто же стоял у истоков организации земской сельскохозяйственной выставки в Балашове? Традиционно в состав организационного комитета могли входить председатель Земской Управы, предводитель уездного дворянства, а также лица, известные своими познаниями в сельском хозяйстве, – землевладельцы, члены сельскохозяйственных обществ и некоторые другие лица.

С 1900 по 1912 г. председателем Балашовской Земской Управы являлся Константин Борисович Веселовский, трижды неизменно переизбиравшийся гласными земства на собраниях. Уже один этот факт говорит о многом: плохого не переизбирали бы! Сохранились уникальные воспоминания дочери Натальи Константиновны Веселовской, в которых рассказывается о родителях в период их жизни в Балашове и уезде в начале XX в. – маме Александре Васильевне Мелентьевой – начальнице казенной женской гимназии, о друзьях и коллегах отца, соседях по имению Лунино и многих других удивительных подробностях жизни нашего города. Воспоминания эти бесценны и, несомненно, заслуживают публикации!

Размеры газетной статьи не позволяют подробно рассказать о старинном дворянском роде Веселовских, известном в истории России, например, своей связью с народниками (Софья Перовская являлась кузиной К. Б. Веселовского). Среди Веселовских были известные ученые: статистики (дядя Константин Степанович со временем ставший действительным членом Императорской академии наук и ее вице-президентом) и историки (родной брат Борис Борисович занимался исследованием истории земских учреждений в пореформенной России, издал 4-х томный труд «История земства», ставший сразу классическим и широко известным. Другой брат Степан Борисович – исследователь истории Московской Руси XIV–XVII вв.) Отец Борис Степанович Веселовский по рекомендации графа Уварова был приглашен Николаем Александровичем Львовым, саратовским дворянином и балашовским помещиком, на службу управляющим всеми его имениями. Служил Борис Степанович в течение четверти века, проживал постоянно в имении Львовых Бобылевке. После прекращения службы поселился в приобретенном имении Лунино. Дети Львовых и Веселовских были хорошо знакомы, дружили.

Здесь пойдет речь о Константине Борисовиче Веселовском, при деятельном участии и под непосредственном наблюдении которого в Балашовском уезде начала XX столетия строились школы, открывались врачебные участки, ремонтировались и устраивались больницы, прокладывались и улучшались дороги, мосты, строились и открывались Народные дома и библиотеки, велась без преувеличения огромная культурно-просветительная работа. Со страниц документа смотрит на нас несомненно талантливый человек и незаурядная личность.

К. Б. Веселовский был вторым сыном Бориса Степановича. После окончания реального училища, неудачной попытки начать военную карьеру (год учебы в Александровском юнкерском военном училище в Москве), он, имея пристрастие к хозяйству, недюжинные организаторские способности и умение убеждать, с головой окунулся в земскую деятельность в Саратовской губернии и Балашовском уезде.

«Хотя отец никогда не состоял ни в одной партии, – пишет Н. К. Веселовская, – но благодаря своим тесным связям, дружеским и служебным, с такими прогрессивными деятелями как Николай Николаевич Львов, Муромцев и Шипов (известные деятели кадетской партии – Т. П.), он был под их непосредственным влиянием и всегда в курсе всех общественных и политических дел. Сам он сознавал недостатки существующего строя и активно работал в земстве над прогрессом в провинциальной жизни. Если эти его близкие знакомые работали в губернском и общегосударственном масштабе, то он удовлетворялся … своим скромным участием на своем скромном месте.» Работая в Управе Константин Борисович тщательно следил за целенаправленным и экономным расходованием скромных земских средств, вникал во все тонкости расходов и их соответствия сметам и расценкам, старался не допускать излишних трат. Балашовцам был хорошо известен случай, характеризующий личность председателя Земской Управы. Однажды в Управу пришел подрядчик и предложил К. Б. Веселовскому взятку за какое-то нарушение земских интересов в его пользу. «Отец смертельно побледнел, вскочил с места, замахнулся стулом на предлагавшего и заорал не своим голосом: «Вон, мерзавец, … с лестницы спущу!» Тот моментально исчез, а история эта … пошла гулять по городу и уезду», – сообщает Н. К. Веселовская.

В числе прочих мероприятий в 1903 г. главой Земской Управы была задумана и сельскохозяйственная выставка. Сохранилось письмо К. Б. Веселовского в Москву сестре Надежде от 15 мая 1903 г. Вот какие мысли и чувства переполняли этого честного, незаурядного, бесспорно талантливого, любящего и любимого человека:

«Дорогая, милая моя Надюша! Очень и очень рвался поглядеть на тебя, моя ненаглядная, да время так летит, что день за днем прошла незаметно вся зима и начало весны. Осенью – сельскохозяйственный комитет и земские собрания, с января разработка разных вопросов для будущего собрания. Все это поглотило весь досуг, который оставался за исполнением текущей работы. …

30 августа в Балашове Земская сельскохозяйственная выставка, сейчас начали постройки и огородили забором довольно большое пространство – около двух десятин. Отец выставляет одну корову и трех телят, желтые сливы (фрукты и саженцы в корзинах), розовый терн. Заявления только недавно начали поступать и поэтому еще не знаю, как удастся наша затея. Виды на урожай в нашем уезде пока очень хороши».

Во все дела Константин Борисович окунался, как говориться, «с головой», зачастую, забывая о собственном здоровье. Судя по откликам о земской выставке в Балашове, докатившимся до столицы, опасения К. Б. Веселовского были напрасны. Все прошло замечательно! Неизвестный автор журнальной статьи выразил сожаление о том, что выставка продолжалась слишком короткое время (всего неделю) и выразил надежду на то, что она будет иметь «продолжение впредь», а примеру балашовского уездного земства будут почаще следовать земства других уездных городов.

Таким образом, в начале прошлого века небольшой уездный городок Балашов, принимая участие в проведении традиционных для дореволюционной России сельскохозяйственных выставках, отличился и стал известен всей стране. Душой и организатором мероприятия был председатель Земской Управы К. Б. Веселовский, чья личность заслуживает самого пристального внимания краеведов.

При подготовке статьи использован с согласия владельцев неопубликованный материал из личного архива А. Г. Макарова и личной библиотеки Т. В. Егоровой, за что хочется выразить искреннюю признательность и благодарность.

Т.В.Платонова
Доцент кафедры истории БИ СГУ

 

 

В рамках подготовки проведения в г. Балашов прихоперской ярмарки «ПРОМТОРГ-ЭКСПО-2010» состоялась встреча генерального директора «АИРО-ХХI» Андрея Глебовича Макарова с главой Администрации г.Балашова Игорем Валерьевичем Талалайкиным.

Генеральный директор «АИРО-ХХI» Андрей Глебович Макаров на встрече с главой администрации Балашовского района Саратовской области Владимиром Ивановичем Деминым рассказал о работе «АИРО-ХХI» и передал только что вышедшую в свет монографию саратовского историка, д.и.н. А. Посадского, посвященную истории гражданской войны 1917–1922 гг. в Прихоперье. На встрече обсуждались вопросы возможного сотрудничества в осуществлении совместных проектов по изданию материалов, посвященных истории г. Балашов и Прихоперья.

 

Во время пребывания в Балашове Андрей Глебович Макаров встретился со студентами-историками Балашовского филиала Саратовского университета, рассказал о многолетней деятельности Ассоциации по подготовке и изданию книг по современной истории России, познакомил студентов с последними изданиями АИРО. В дар институтской библиотеке были передано большое количество книг АИРО, особый интерес вызвала только что вышедшая в свет монография А. Посадского «От Царицына до Сызрани. Очерки гражданской войны в Поволжье».

Состоялась встреча с учениками школы им. Героя Советского Союза Ю.А. Гарнаева (бывш. женской гимназии г. Балашов).

В Балашовском краеведческом музее состоялась встреча, на которой в дар для библиотеки музея были переданы некоторые издания АИРО. Обсуждались планы возможного сотрудничества в поиске и издании материалов по истории города Балашова и Прихоперского края.

На встрече с артистами и коллективом Балашовского драмтеатра было рассказано о работе издательства, перспективах развития книжного дела в России.

АИРО-ХХI приняла участие в проведении в г. Балашов выставки «ПРОМТОРГ-ЭКСПО-2010».

На стенде АИРО были представлены книги по российской истории, особый интерес посетителей вызвала книга саратовского историка А.Посадского «От Царицына до Сызрани», рассказывающего о возникновении и ходе гражданской войны в Поволжье и, в частности, в прихоперье. Состоялось обсуждение перспектив возможного сотрудничества в рамках издательских и иных культурных программ с известным общественным деятелем Балашова, бывшем главой города, а ныне директором «Сельхозбанка России (Саратовского филиала)» Олегом Коргуновым

Генеральный директор «АИРО-ХХI» совместно с главой Романовского района Саратовской обл. посетили с. Бобылевка, в котором находилась усадьба, принадлежавшая известному в русской истории роду архитектора и писателя Н.А.Львова. Обсуждались вопросы развития исследований по истории края (XVIII–XIX вв.), в частности – изучения истории усадьбы и издании относящихся к ней разнообразных исторических документальных материалов и мемуарных источников.

 

 

В связи с развернувшимися "дебатами" вокруг учебного пособия Вдовина-Барсенкова целесообразно вспомнить историю - попытки на заре большевистской эпохи "обуздать" и поставить под контроль новой власти университетскую профессуру.

Ценным документальным материалом для этого могут служить дневниковые записи известного историка, в те годы - профессора Московского университета, Степана Борисовича Веселовского. 1919 - 1923 гг.

Наши публикации

А.Г.?Макаров. Очерк Ф.?Крюкова «Обыск». К вопросу о генезисе некоторых эпизодов в романе «Тихий Дон»

Федор Крюков. Обыск (Упрощенным порядком)

А.Г.?Макаров. Федор Крюков в 1905 году. К истории одной прокламации 1905 г. из архива писателя

А.В.?Венков. Был ли Серафимович автором «Тихого Дона»? Некоторые мысли по поводу книги: С.?В.? Корягин. «А.?С.?Серафимович – автор «Тихого Дона»

 

А.Г.?Макаров

Очерк Ф.?Крюкова «Обыск»

К вопросу о генезисе некоторых эпизодов в романе «Тихий Дон»

Ниже мы перепечатываем рассказ Ф.?Д.?Крюкова, остававшийся неопубликованным при его жизни. Рукопись рассказа после смерти автора хранилась вместе с другими материалами в архиве у друга юности Крюкова, профессора Николая Пудовича Асеева (а позднее у его племянницы, Марии Акимовны). В начале 1970-х гг. эта рукопись вместе с частью архива была передана на хранение в Отдел рукописей Государственной библиотеки СССР им. В.?И.?Ленина. В феврале 1990 года, когда отмечалось сто двадцатилетие со дня рождения и семидесятилетие смерти писателя, рассказ этот увидел свет на страницах газеты «Советская Россия». Текст этой газетной публикации вместе с предисловием старшего научного сотрудника ОР ВГБИЛ А.?Вихряна, и воспроизводится ниже.

Многие обратят внимание на параллели, возникающие при чтении этого рассказа писателя, основанного на лично пережитом событии, и сцены полицейского обыска у Штокмана и его ареста в первой главе третьей части «Тихого Дона». Причиной этого, как можно вполне обоснованно предположить, является тот факт, что в при М.?А.?Шолохов при создании текста «Тихого Дона» использовал незавершенное произведение Крюкова.

Вот некоторые фрагменты, взятые из текста «Тихого Дона»:

«… приехал становой пристав со следователем и с чернозубым мозглявеньким офицером в форме, досель невиданной...

Следователь нес в руке парусиновую фуражку с форменным значком. Шли вдоль плетней левой стороной улицы, на стежке лежали солнечные пятна, и следователь, наступая на них запыленными ботинками, расспрашивал атамана, по-петушиному забегавшего вперед… Пристав на ходу давил пальцами угнездившийся меж бровей прыщ; отдувался, испревая в суконном мундире. Чернозубый офицерик ковырял в зубах соломинкой, морщил обмяклые в красноте складки у глаз…

– Мы у вас произведем обыск. – Офицер, зацепившись шпорой о коврик у порога, прошел к столику и, щурясь, взял первую попавшуюся книгу.

– Позвольте ключи от этого сундука.

– Чему я обязан, господин следователь?..

– Мы успеем с вами поговорить. Понятой, ну-ка!

Из второй комнаты выглянула жена Штокмана, оставив дверь неприкрытой. Следователь, за ним писарь прошли туда.

– Это что такое? – тихо спросил офицер, держа на отлете книгу в желтом переплете.

– Книга. – Штокман пожал плечами.

– Остроты прибереги для более подходящего случая. Я тебя попрошу отвечать на вопросы иным порядком!

Штокман прислонился к печке, давя кривую улыбку. Пристав заглянул офицеру через плечо и перевел глаза на Штокмана.

– Изучаете?

– Интересуюсь, – сухо ответил Штокман, маленькой расческой разделив черную бороду на две равные половины.

– Та-а-ак-с.

Офицер перелистал страницы и бросил книгу на стол; бегло проглядел вторую; отложив ее в сторону и прочитав обложку третьей, повернулся к Штокману лицом:

– Где у тебя еще хранится подобная литература?

Штокман прищурил левый глаз, словно целясь:

– Все, что имеется, тут.

– Врешь! – четко кинул офицер, помахивая книгой.

– Я требую...

– Ищите!

Пристав, придерживая рукой шашку, подошел к сундуку, где рылся в белье и одежде рябоватый, как видно напуганный происходящим, казак-сиделец».                                                                          (ТД, III, 1)

Интересно отметить, что, как и в очерке Крюкова, здесь активную роль играют два чиновника, пристав и следователь. В центре внимания следователя и пристава во время обыска у Штокмана находятся, опять же, как и у Крюкова, книги, идет активный поиск и конфискация запрещенной литературы, а заодно и просто книг с подозрительными названиями…

Подобные параллели между творчеством Крюкова и «Тихим Доном» далеко не единичны. Вот еще один, очень выразительный пример возможного использования Шолоховым текстов Федора Крюкова при создании своей версии «Тихого Дона».

Многие исследователи не раз обращали внимание на несколько необычных текстов «молитв» и «заговоров», встречающихся в романе. Вот, например, в «Тихом Доне», в 6-й главе третьей части имеется несколько старинных «молитв», которые казаки списывают для себя перед уходом на германскую войну. Одна из них, «молитва при набеге», особенно интересна:

«… На море на океане на острове Буяне стоит столб железный. На том столбе муж железный, подпершися посохом железным, и заколевает он железу, булату и синему олову, свинцу и всякому стрельцу: “Пойди ты, железо, во свою матерь-землю от раба божья и товарищей моих и коня моего мимо. Стрела древоколкова в лес, а перо во свою матерь-птицу, а клей в рыбу”. Защити меня, раба божья, золотым щитом от сечи и от пули, от пушечного боя, ядра, и рогатины, и ножа. Будет тело мое крепче панциря. Аминь».

Интересна тем, что нечто похожее, зачин «На море на океане на острове Буяне», мы обнаруживаем все в том же крюковском архиве – листок с молитвой «от тоски», записанный кем-то из казаков для Федора Дмитриевича.

Вот он, приводим его полный текст, а также его факсимильную копию.

На море на океане, на острове Буяне, стоит баня[,] в этой бане лежит доска[,] под этой доской тоска. на той доске сидят три дьявола[.] прошу я вас дьяволы и нечистые[,] подымите эту доску и вынте тоску и вложите в токую то[,] чтобы она тосковала горевала по рабу по таком то, спала не заспала, ела не заела думала не забы- вала горевала вспоминала.

(Из архива Ф.?Д.?Крюкова, сохранявшегося с 1920 г. у Н.?П.?Асеева, позднее у М.?А.?Асеевой)

Уместно здесь напомнить еще об одном характерном случае, когда события на страницах романа восходят к реальным событиям, связанными либо непосредственно с Крюковым, либо с событиями из жизни многочисленных крюковских корреспондентов. Один из таких случаев стал известным благодаря воспоминаниям донской казачки Нины Ивановны Сергеевой (материал этот публикуется в настоящем сборнике). Оказалось, что эпизод посещения членами императорской семьи раненных солдат в Снегиревской глазной лечебнице, где проходит лечение Григорий Мелехов (23-я глава третьей части романа), имеет в своей основе реально имевший место факт – посещение императрицей Александрой Федоровной этой глазной лечебницы на Пасху 1916 года, где в тот момент находился на излечении хороший знакомый и одностаничник Крюкова, казак Иван Моисеев.

До наших дней дошло свидетельство этого события. Императрица при посещении раздавала раненным солдатам молитвенные памятки с собственноручной записью в них фамилий раненных. Иван Моисеев, будучи в близком знакомстве с Федором Крюковым, рассказывал ему об этой встрече, причем как свидетельство реальности этого факта до наших дней в семье племянницы Ивана Моисеева сохранилась памятка лечившегося в больнице самого Ивана Моисеева с записью его фамилии, сделанной собственноручно самой императрицей.

Можно надеяться, что со временем, по мере изучения биографии и архива Федора Крюкова, обнаружении новых свидетельств и данных о его литературной деятельности число таких параллелей будет все более возрастать. А пока ниже мы предлагаем читателям возможность самостоятельно ознакомиться с очерком Федора Крюкова «Обыск»…

—————————

 

«Советская Россия», №42?(10193), 18 февраля 1990 г., с. 4.

23-й том «Нового энциклопедического словаря» Брокгауза и Ефрона лаконично сообщает: «Крюков Федор Дмитриевич – беллетрист. Родился в 1870 г. в казацкой семье Донской области. В 1892 г. окончил курс историко-филологического институту и был преподавателем русского языка и литературы в Орле и Нижнем Новгороде. В 1906 г., избран в 1-ю. Государственную Думу, где примкнул к трудовикам. За подписание выборгского воззвания отбывал тюремное заключение. Начал писать в «Сев. Вестн.» 1890-х гг., «Рус. Ведомостях», «Сыне Отечества» и др., затем стал ближайшим сотрудником и членом редакции «Рус. Богатства». Отдельно издал: «Казацкие мотивы. Очерки и рассказы» (Спб., 1907), «Рассказы» (Спб., 1914)».

Долгое время Ф.?Д.?Крюков (1870–1920) оставался неизвестным широкому кругу советских читателей. В современных словарях и энциклопедиях вообще отсутствует информация о нем и его творчестве. Появление в прошлом году дискуссионных материалов в восьмом номере журнала «Вопросы литературы», статей В.?Калугина и В.?Лихоносова в одиннадцатом номере «Слова» означает прорыв зоны молчания вокруг имени писателя.

Можно только приветствовать мысль В.?Калугина в статье «Из-под запрета», что «…время гласности окажется способным положить конец пересудам и сплетням. Федор Крюков вернется в историю русской литературы как один из предшественников Михаила Шолохова, что нисколько не умаляет значения ни Михаила Шолохова, ни его гениальной эпопеи «Тихий Дон». В.?Калугин считает, что для этого, прежде всего, необходимо издать донские рассказы Ф.?Крюкова. Призыв рассматривать Крюкова как одного из предшественников Шолохова, на наш взгляд, нуждается в уточнении. Несомненно, Ф.?Д.?Крюков является предшественником М.?А.?Шолохова лишь в том смысле, что он одним из первых в русской литературе поднял тему казачества, воспел казацкий быт, поэтизировал чувство любви к родному Дону.

Нам кажется, что публикация произведений писателя, посвященных только казачеству, может привести к одностороннему освещению его творчества. Для того чтобы Ф.?Д.?Крюков вернулся в русскую литературу (а не только в ее историю!), нашел своего читателя в наше время, необходимо издание всех его произведений, в том числе неопубликованных.

Рукопись впервые публикуемого сегодня рассказа «Обыск» хранится в личном архивном фонде писателя в отделе рукописей Государственной библиотеки СССР им. В.?И.?Ленина.

Любопытна история, написания рассказа «Обыск». Автограф рукописи представляет собой черновой вариант указанного произведения. Первоначальное название рассказа – «Упрощенным порядком». Но затем при доработке Ф.?Д.?Крюков написал красным карандашом на обложке тетради – «Обыск», не зачеркнув прежний заголовок. Дата написания и доработки отсутствует, но из содержания становится понятным, что речь идет о событии, действительно имевшем место в жизни писателя. 9 июля 1907 года по распоряжению окружного атамана Устъ-Медведицкого округа у бывшего члена 1-й Государственной Думы Ф.?Д.?Крюкова был произведен обыск, в результате которого конфискована 21 брошюра «для проверки по каталогу». Взамен Федору Дмитриевичу была выдана справка, подписанная заседателем 3-го участка Устъ-Медведицкого округа. Первоначальный вариант рассказа «Обыск» представлял собой документальный очерк, в котором до мельчайшей подробности было зафиксировано происходившее. Затем Ф.?Д.?Крюков заменяет собственное имя именем земского врача Андрея Петровича Лапина, вместо заседателя третьего участка фигурирует полицейский пристав того же участка и т. д. Таким образом, до нас дошел черновой автограф произведения, который наглядно демонстрирует один из приемов творчества писателя.

А.?Вихрян,

старший научный сотрудник отдела рукописей Государственной библиотеки СССР им. В.?И.?Ленина, кандидат исторических наук.

======================================================================

Федор Крюков

Обыск

(Упрощенным порядком)

Визит был совершенно неожиданный. Но, свыкнувшись за последние годы с атмосферой сюрпризов и внезапностей, Л(апин) не удивился.

И пристав, и заседатель были в кителях нового образца, цвета хаки, при холодном оружии (у заседателя, впрочем, из кармана предательски выглядывала ручка револьвера). Они расшаркались с ловкостью почти военных людей и поочередно отрекомендовались:

– Полицейский пристав третьего участка!

– Заседатель первого участка!

По узеньким погонам на их плечах, с одним просветом и одной звездочкой, Л(апин) определил их чин: коллежские регистраторы. И оттого, что чин был невелик, в голове мелькнула самонадеянная мысль: как будто не так уж и страшно...

Пегое лицо пристава, изрытое рябинами и закопченное, очень напоминало морду не очень породистой, но серьезной лягавой собаки – из тех, что любят мирно дремать под окном у кухни да изредка, без особой охоты, щелкать зубами против надоедливых мух.

А заседатель был весь точно сметаной вымазан: белые, торчащие из носа усы, белые брови, белая, короткая шерсть на голове, сквозь которую видны были прыщи на коже, и шмыгающий по сторонам суетливый, но каткой-то неосновательный взгляд...

(Позади заседателей, в дверях передней к в коридоре, стояли три казака, всё рослый, богатырски сложенный народ. У них были большие полицейские медали на груди и вместо оружия толстые костыли в руках)*.

Пристав не без торжественности возложил на стол свой портфель, медленно раскрыл его и с глубокой, почти бездонной почтительностью извлек оттуда полулист бумаги.

– Вот позвольте предъявить сей документ, – сказал он деланно равнодушным тоном, который предназначен был подавлять своим ледяным холодом.

На документе сбоку значилось: «Окружной атаман Усть-Медведицкого округа. Часть гражданская. № такой-то...»

А затем шло самое обоснованное предписание: на основании такого-то параграфа Положения об усиленной охране произвести обыск у бывшего члена Государственной Думы «для обнаружения нелегальной литературы». (Подпись: генерал-майор Широков).

Несмотря на то, что со стороны закономерности предъявленный документ представлял явление идеальное (точная ссылка на параграф Положения об усиленной охране, указание на мотивы обыска – бывший член Государственной Думы, категория, само собой разумеется, подлежащая периодической перлюстрации), – все-таки в душе у Л(апина) невольно поднялось чувство обиды и в первый момент встали недоуменные вопросы: почему? на каком основании? по какому поводу?

Такова уж неискоренимая слабость человеческой натуры: вопрошаешь немое пространство даже при явном отсутствии надежды на отзвук...

Генерала Широкова Л(апин) никогда не видел, но слышать о нем кое-что слышал. Боевые лавры, увенчанные впоследствии генеральскими эполетами, он приобрел на улицах г(орода) Риги. По рассказам станичников, человек был разбитной и деятельный агитатор.

– Сулил земли нам... Серебряковский юрт... – не без хвастовства говорил Л(апину) сосед после торжественного проезда генерала через станицу.

– Не может быть?

– Вот – святая церковь! Сам, своей собственной губой, брехал. «Вы, – говорит, – старички в случае чего – прямо ко мне! Всякую нужду ко мне и больше никуда! Чтобы я знал, кому и чего...». «Да вот земельки бы нам, ваше п-ство», – говорим. – «Пишите! Составляйте приговор, представляйте ко мне. Обозначьте, какую землю и где желаете получить». – «Да нам вот, в(аше) п-ство, у Серебряка бы – куда лучше! И под руками... А земли у него невпроворот... И бывшая наша именно!..» – «П-пишите и представляйте! А я направлю... я-а направлю! Я в Хоперском округе столько приговоров направил! Уезжал оттуда, – даже арестанты жалковали... образ мне поднесли!..» – «Вот иш-шо, – говорим, – насчет жеребцов бы... Чижало нам с ними! (Содержи их, как господ каких, по тыще целковых в год на каждого выходит)...» – «Что же, пишите насчет жеребцов. Направлю, все направлю. (Я в своем Хоперском округе)... Ничего, пишите! Только чтобы сеймищ у вас не собиралось! Агитаторов этих разных хватайте и ко мне представляйте. А я уж там знаю, как с ними поступить...».

– Чего ж, это не дурно...

– Куда лучше.

Он остановился, посмотрел на Л(апина) смеющимися глазами и с особенным выражением прибавил:

– Николая Ефимыча в маковку поцеловал. И сейчас, бедняк, как вспомнит, так и зальется слезами. «Сроду, – говорит, – меня ни один генерал не целовал... и не думал, а вот привел Господь дожить...». До слез рад...

Толкование слов генерала станичниками в смысле обещания земли оказалось, однако, очень распространительным. Они уже собирались было с осени ехать пахать землю помещика Серебрякова. Но суровая действительность скоро отрезвила их не очень толковые головы. Прежде всего потерпел крушение приговор их об уменьшении количества «войсковых производителей», содержание которых тяжело ложилось на станичный бюджет; через неделю он был возвращен с резолюцией генерала: «Впредь мне таких приговоров не представлять!».

Насчет земли приговор хотя тоже написали, но послать его уже не решились: генерал издали был не столь обходителен, как вблизи...

Поскольку деятельность староватого генерала касалась Л(апина) лично, – а она касалась, – никаких оптимистических ожиданий она в нем не возбуждала. С первыми шагами генерала в округе совпало обвинение Л(апина) в нарушении правил о собраниях, когда такого нарушения не было, что признал и суд. Потом частные осведомления о том, когда он уедет из своего родного гнезда? Потом водворение в их станице, глухой, незаметной и очень тихой, полицейского заседателя... Л(апин) не скрывал: всеми силами старался он держаться так, чтобы генерал Широков даже забыл о его существовании. Оказалось, что усилия потрачены тщетно. Мог ли генерал забыть, что Положение об усиленной охране дает ему возможность в полной мере выказать глазомер, быстроту и натиск в отношении бывшего «неприкосновенного»?..

И он послал в атаку сразу двух заседателей, при холодном и огнестрельном оружии...

Но делать было нечего. Он заставил себя сделать веселую мину в прескверной игре и безрадостным тоном сказал, указывая на книжные шкафы и письменный стол:

– Не угодно ли?

Откашлялись. Кинули взгляд сперва издали, словно измеряли расстояние, приценивались. Потом подступили ближе. Заседатель начал проворно извлекать брошюрки в красных обложках. Пристав взял с другой полки первую подвернувшуюся книгу и остановил свой взор на заглавии.

– «Записки революционера»... Крякнул. Радость ли была в этом коротком, внушительном звуке или неодобрение – трудно было определить.

– За-пис-ки рево-лю-цио-нера! – повторил он раздельно, – я... сяду?..

– Пожалуйста.

Он сел, раскрыл книгу и стал читать. Долго читал. Перелистывал и опять читал. Крякал и на минуту останавливался. Тогда на лице его застывало выражение озадаченного пса, увидавшего в реке отражение солнца и облаков.

Заседатель между тем набрал уже целый ворох «нелегальной литературы»: «Журнал для всех», «Былое», книжечку «Крестьянское малоземелье» – приложение к какому-то сельскохозяйственному журналу, – брошюрки в красных обложках со статьями Л.?Толстого. Но лондонское издание тех же статей – в синей обложке – лишь повертел в руках и положил на место. Водворил также на место и серые книжечки «Сознательной России». Из народно-социалистических сборников конфисковал только те, которые носили название «Трудовой народ».

В сомнительных случаях он боком подвигался к третьему участку и шепотом, и мимикой спрашивал у него указаний. Третий участок, занятый книгой, коротко ляскал зубами, как будто отпугивал надоедливую муху, и снова погружался в чтение.

– Чтобы эту книгу правильно определить, ее всю прочитать нужно, – обратился он наконец к Л(апину) тоном упрека.

– Это долго, – сказал доктор виноватым голосом (как-то само собой возникло в нем неожиданное и непонятное чувство виноватости).

– То-то и есть-то! Поэтому я... приобщу ее к делу!.. Гмм... мм... ммэ... А это что за «Песни труда»?

– Посмотрите...

– «Пес-ни тру-да»... Известное дело: долой самодержавие?

– Изданы были при самодержавии. Кажется, продаются и теперь...

– Мало ли что продаются! Я вот в октябре 905-го сам покупал такие книжки, за которые после приходилось арестовывать... да! Сверюсь с циркуляром... «Книга русского рабочего»... Ммм... Тоже, вероятно, из области фантазии? Чего-нибудь нагородил... Эх, господа, господа! И что это вам за охота с этими пустяками!.. Ведь вот вы... имеете хорошее место, приличное жалованье получаете... Ну к чему? Какого рожна надо?.. Ах...

Л(апин) набрался смелости и спросил:

– Если не ошибаюсь, вы – бывший учитель?

– Да... приходский, – простодушно-серьезным тоном ответил пристав: – а коллега вот почти по вашей части... из ветеринарных фельдшеров. А что?

– Да так... Л(апин) слегка замялся, затрудняясь объяснить свое любопытство. Хотелось бы и ему слегка поморализировать, но не хватило решимости, и он сказал:

– Незаметно в вас этого... как бы сказать... навыка. Вот жандармы, например, – у тех живо: взглянул на заглавие – сюда или туда... А вы колеблетесь, боретесь с сомнениями, читаете мораль...

– Да, те – народ привычный. Мы ведь недавно...

– Не одна привычка. И сметка нужна.

– Да ведь мы только начинаем!.. – В голосе пристава послышалось даже чувство обиды: – Всякое дело практики требует – вы сами понимаете! Сразу-то и вошь не поймаешь... И как бы желая опровергнуть неосновательно обнаружение доктором предпочтение жандармам, он строгим голосом спросил:

– А вот – позвольте узнать – где прокламации у вас хранятся? Где прикажете их искать?

– В письменный стол загляните.

– Ага! Слушаем-с... Посмотрим. Это что, например?

– Это – рукопись. Приготовлена для печати.

– Необходимо просмотреть!

– Просмотрите.

– Ну... Это долго здесь... Мы приобщим ее к делу. А это что за брошюрка? Откуда?

– Это – оттиски из журнала «Русское Богатство». Автору обыкновенно присылается десять экземпляров.

– Гмм... Так, так... Приобщим к делу, – холодно-непреклонным тоном сказал он: – А это что? Открытые письма? Посмотрим... «Хлеба вам?..». Гурко, что ли? Как будто он... Пора уж это бросить, господа! Не за свой кус принимаетесь... Приобщим к делу. Копия с циркуляра войскового штаба... «Русский инвалид»... Приказ командира т(акого)-то полка... Гмм... Ведь вы в военной службе не служите?

– Как видите.

– Зачем же у вас эти вещи?

– Н-но... извините... вы как будто, согласно предписанию вашего начальства, должны нелегальную литературу искать? Так мы уж после на тему о военной службе поговорим...

– Мм... да. Ну хорошо. Только это – как бы вам сказать? – наводит на мысли... А в этом ящике что? Вырезки из газет? Ну, это тут целую неделю разбирать надо... Приобщу к делу... там будет видно... А-а, деньги! Золотцо-то теперь не часто попадается!..

Он долго перебирал в руках несколько, золотых монет, вскидывая их на ладони, рассматривал, перетирал пальцами, и на лице его явилось какое-то родственное ласковое выражение.

– Не фальшивые ли? – подмигнул он левым глазом и мило усмехнулся.

– Может, взяли бы один... на память?.. – сказал доктор с невинным видом.

Пристав опустил глаза и отвернулся. Потом вздохнул и положил монеты в коробочку с перьями, где они и были. Но не взял. Опять принялся было за поиски. Он открыл ящики письменного стола, погрузился в чтение писем Читал письма, копии с патриотических приговоров, которых Л(апин) собрал большую коллекцию, номера «Русского Знамени», прокламации «Союза русского народа».

Когда Л(апин) проходил по коридору, казаки тяжело вздыхали. По лицам их было видно, что дело делается серьезное, хотя и не совсем понятное им. Последние мухи лета, они были злы и неотвязчивы. От заседателя сильно несло отхожим местом, и аромат этот, казалось, облипал.

– Здесь, вероятно, классическое что-нибудь? – подходя к другому шкафу, в котором стояли журналы за старые годы, сказал заседатель

Он уже успел отбросить на диван из первого шкафа все противозаконное. Образовалась изрядная куча. Видимо, устал. Но искать было надо.

– Наделаем вам беспорядку, – уж извините...

Он потащил целое беремя толстых переплетенных книг и тотчас же разронял их.

– Библиотека-то у вас... фун-да-мен-таль-ная... – смущенным голосом сказал он.

– Д-да... это верно! Особенно по жаркому времени... – прибавил облепленный мухами пристав: – пообедать бы пора... Ммм... мм... ммэ... – недовольно рычал он.

Антошкин на правах знакомого сочувственно и тяжело вздохнул и густым тенором сказал:

– А у меня с самого утра крохи во рту не было... Туда сходи, оттоль принеси, там захвати... Домой давеча пошел, – баба ушла куда-то... Росинки маковой во рту не было...

Л(апин) велел прислуге дать ему что-нибудь из съестного. Принесли остатки вчерашнего пирога с яблоком. Антошкин, радостно кивая головой, отломил пальцами кусок и предался торопливому наслаждению.

– Еще где у вас? – спросил заседатель.

– О чем изволите спрашивать?

– Литература где еще у вас?

– Есть на потолке. Есть в кладовой.

– Архив?

– Да там увидите.

– Нет, пожалуй, достаточно, – сказал он вдруг, смеривши глазом ворох книг на диване и вороха бумаг на столе и стульях.

Л(апин) осведомился, оставят ли они ему какой-нибудь списочек взятого.

– В протоколе все подробнейше запишем и, конечно, вам дадим, – сказал третий участок солидным тоном.

Он достал из портфеля лист бумаги и принялся писать протокол. Заседатель от скуки перечитывал письма, уже прочитанные приставом. Казаки стояли в коридоре и в передней, монументальные, молчаливые, как будто недоумевающие, и устало вздыхали. Полуденное солнце дышало в раскрытые окна и двери тихо струящимся зноем. Рой мух вился над пегим, мокрым лицом пристава, в глубоком напряжении склоненным над бумагой. Аромат отхожего места, казалось, облипал лицо, руки, платье...

Составление протокола пошло как-то туго.. Пристав, видимо, затруднялся в определении тех пестрых документов, которые он забрал из письменного стола. Нелегко это было сделать. Несколько раз он перечеркнул лист, открыл, достал новый. Номер «Русского инвалида» – это так. Но вот – «Законопроект об утилизировании смертной казни в православном самодержавном государстве полковника Кононова»... длинно, неуклюже, двусмысленно... а иначе как его поименуешь в протоколе? А как обозначить все эти вырезки из газет, – целый ворох?..

Сильно потел и досадливо крякал. Заседатель заскучал.

– Это вы все подробно хотите?! – спросил он.

– А как же?

– Да просто... гамузом!

Но пристав колебался. Наконец, видимо, совсем выбился из сил и остановился.

– Знаете что, Андр(ей) Петр(ович)? Я вам пришлю списочек после. А сейчас – просто голова раскалывается! Да и вам, я думаю, надоело?

Лапин пожал плечами с видом недоумения и фатальной покорности.

– Конечно. Но мне надо все-таки иметь в руках что-нибудь. Вот вы берете книжки «Журнала для всех», «Былое», сборники «Знания» – все такие вещи, которые всюду безвозбранно продаются. И я за них деньги платил. А вы их возьмете из соображений высшей политики – ну как же я заставлю вас возвратить их?

– Даю вам честное слово благородного человека, – с достоинством воскликнул пристав, – список всего вы получите... И книги, которые законные, тоже. Сегодня же вечером. Сверюсь с циркуляром и... ежели не того, так я их назад! Ведь, я полагаю, и инспектор типографий так же поступает?

Он поглядел на доктора наивно вопрошающим взглядом. Л(апин) в недоумении пожал плечами.

– Так я... вечерком!..

Он поспешно набил портфель конфискованными бумагами и газетными вырезками. Казакам указал на книги, предназначенные для ареста заседателем. Один из огромных бородачей с видом некоторого опасения подошел и большими, рабочими, мозолистыми руками стал складывать их одну на другую. Сложил. Бережно обнял колеблющуюся кипу и тотчас же уронил на пол. Растерялся, потому что пристав сердито крикнул:

– Эх ты! Что же ты, брат? Ведь это... вещь бумажная! Не арба и не косилка... Надо поделикатней!..

Стали собирать опять – уже двое.

– Ну-с!..

Пристав протянул доктору приятельским жестом руку. Доктор поспешно спрятал свои руки назад и, краснея и хмурясь, сказал:

– Извините...

– Хмм...

Пристав посмотрел удивленным взглядом, как(бы) недоумевая, за что сердит доктор, крякнул и пошел, забыв свой портфель. Заседатель галантно раскланялся издали и направился вслед за ним, сопровождаемый казаками.

Остался портфель с арестованными бумагами, запах отхожего места и рой мух. Да на душе что-то скверное, нагвазданное...

– Пришли, напакостили и ушли,– сказал вслух доктор. – Как все это нелепо и первобытно-просто!..

Л(апин) не дождался копии с протокола или какого-нибудь списка книг. Вместо этого через месяц пристав прислал извещение, что «на основании такой-то графы Положения о государственной охране земскому врачу Лапину, как замеченному в политической неблагонадежности, воспретить жительство в пределах областей, объявленных на положении усиленной охраны и на военном положении».

И когда он в поисках работы ходил по большому, неласковому городу, видел кругом себя вместо тихих улиц родной станицы ущелья, сдавленные многоэтажными каменными громадами, засыпанные непрерывным треском и шумом движения, залитые пестрым потоком чужих, незнакомых, равнодушных людей; острое чувство тоски переносило его воображение из-под серого, запыленного ползучею, желтою копотью неба туда, в далекий родной край, издалека казавшийся необычайно прекрасным и милым. Вставало перед глазами близкое прошлое – родной народ, полный тайных загадок, то охваченный воодушевлением и единым возвышенным чувством благородности природы, то придавленный буднями тяжкой, скучной жизни, безнадежный и разоренный.

Но чаще вспоминались веселые восходы из-за верб, закутанных в голубую вуаль кизячного дымка, безмолвные, золотисто-багряные закаты с алыми стенами станичной церковки и задумавшимися галками на крестах. По ночам снилось: стучат в спину детские ручки, кричит звонкий голосок: «Папа!» – и слышится в соседней комнате проворный топот маленьких босых ножек... Проснулся – никого.

За окном непрерывный льется треск и грохот. В серой мгле с тоской гудят охрипшие гудки...

---

* Этот фрагмент в рукописи зачеркнут автором.

=================================================================

А.Г.?Макаров

Федор Крюков в 1905 году

К истории одной прокламации 1905 г. из архива писателя

Всматриваясь в наше прошлое, пытаясь понять, что думал, как жил, какими чаяниями и надеждами питался Федор Дмитриевич Крюков, видишь, как мало известно нам сегодня о его внутреннем мире, его отношении к окружавшему его миру, русской действительности начала ХХ века. И невольно обращаешься к его произведениям, которые хотя бы в малой степени донесли до нас его внутренний мир, мысли и чувства. Особый период жизни Федора Дмитриевича составили годы первой русской революции. Прервав размеренный, неспешный ритм его жизни, они круто изменили его судьбу: он вынужден был покинуть свое место работы в Орле, будучи переведенным ненадолго в Нижний Новгород. Позднее – случайно попав в водоворот политической жизни, будучи избран в Государственную Думу от своей родной Донщины, он окончательно погружается в политические и литературные водовороты столичной российской жизни. Через пять лет Крюков окончательно занимает заслуженное им место одного из редакторов, руководителей столичного литературного журнала «Русское богатство».

Все основные этапы происшедшего крутого поворота своей жизни Федор Дмитриевич описал в своих очерках и рассказах, публиковавшихся в эти же годы в его родном журнале. Одной из самых интересных с биографической стороны стала во многом автобиографическая повесть «Новые дни», посвященная последнему периоду его пребывания в Орле, который как раз и пришелся на начало революции 1905 года. В повести Федор Дмитриевич события своей жизни, свои мысли и переживания описал через главного персонажа, учителя Краева, в котором легко угадывается сам Крюков. Мы хотим ниже воспроизвести заключительный эпизод повести – прощание учеников-гимназистов со своим любимым учителем.

Читая слова учителя Краева, обращенные к своим молодым друзьям, слышишь как бы голос самого Крюкова, дошедшего до нас спустя целое столетие, и так ярко видишь этот благородный образ русского интеллигента, болеющего за свой народ, свою страну, готового душу свою отдать на народное благо.

Отметим, однако, что все это – из литературного произведения, где многое перемешано или укрыто авторским тщанием. Но нам посчастливилось: до наших дней дошло, сохранившись в личном архиве писателя (который после его смерти хранил его друг, Николай Пудович Асеев), его письмо. Листок бумаги, отправленный Крюковым своим сестрам, Марии и Дуняшке, в ночь после объявления царского манифеста 17 октября 1905 года. Письмо написано на обороте прокламации, стержнем которой являются слова «Да здравствует свободная Россия! Да здравствуют свободные русские граждане! Вечная память борцам…», и, что важно, автором этой прокламации является сам Ф.?Д.?Крюков. Мы получаем, таким образом, редкую возможность из первых рук узнать его отношение к основным вопросам русской жизни, услышать, что думал и чувствовал писатель в эти незабываемые яркие дни первой русской революции…

Публикация фрагмента повести «Новые дни» и текста письма и прокламации, написанных сразу после объявления царского манифеста о даровании свобод, позволит читателю, как мы надеемся, лучше представить себе внутренний душевный мир Федора Дмитриевича.

Новые дни*

«… Вошли гимназисты.

Комната, казавшаяся раньше просторной, теперь, с выдвинутыми на середину чемоданами и корзинами, стала походить на разгромленный лагерь, в котором негде было повернуться десятку молодых посетителей.

Кое-как разместились, Васильевна внесла свечку.

– Чайку, господа?

– Нет, не беспокойтесь. Мы лишь узнать, с каким поездом? Наши все уже отправились на вокзал. А мы вот зашли...узнать...

Они как будто стеснялись его, мало говорили, больше покашливали. Чувствовалась в их взглядах и редких словах застенчивая ласковость и грусть, что-то теплое, трогательное. Пансионер Иванов сказал:

– А у нас тревога вчера вышла... Весь пансион обыскали!

– Ага... так вам и надо!..

– Директор, инспектор и Авксентий Васильич... Третьеклассник один написал стихотворение, посвященное вам. Конечно, не очень важное, но... все-таки есть что-то... от души... Вот он там это своим товарищам и читает, – в швейцарской спрятались, – а Авксентий Васильич подкрался на цыпочках и цап-царап! – «А, вот оно, – говорит, – откуда идет... писательство-то... Вот кто ему сообщает!..» К директору. Ну, директор сейчас же допрос: какие сведения, когда и зачем сообщали? Часа три обыскивали... Боятся, что вы их опишете...

Тихо все засмеялись.

– Из этого ясно, – сказал, добродушно посмеиваясь Краев, – что слово, не только печатное, но и писанное, – сила, и даже такой величественный Юпитер, как наш директор, приходит в беспокойство от одного призрака ее...

Помолчали. Звуки весеннего вечера, вместе с душистой прохладой, через открытые окна заглянули на минутку в комнату: прозвенел рассыпчатый детский смех у церковной ограды, и, оторвавшись, долетела из городского сада короткая, мягкая трель военного оркестра.

– Наши все ждут слова от вас, – сказал Богоявленский несмелым голосом: – будете говорить на вокзале?

Краев отрицательно закачал головой.

– Почему? Последнее слово всегда так дорого... долго помнится... И как-то особенно хочется послушать его! Вот мы знали вас, по-своему любили, и надоедали, и огорчали... Все бывало. Не всегда умели ценить... Голос Богоявленского стал глуше и тише.

– И вот, вы уезжаете, а мы чувствуем, что теряем своего незаменимого друга...

Богоявленский вдруг нахмурился и смолк. Краев встал, оглянулся кругом. Пансионер Мазаев, зажавшись в уголок, уже утирался платком. Не желая выдать своего волнения. Краев крякнул и прошелся по комнате, цепляясь за чемоданы и корзины.

– Не умею я говорить, – сказал он, и голос был, как будто, не его, сиплый и тихий. – Конечно, хотелось бы сказать что-нибудь, многое хотелось бы сказать... Как больно отрывать те невидимые нити, которые крепко соединяют сердце мое с вами... Как вы мне все дороги и близки... Как хотелось бы встретить вас когда-нибудь после счастливыми, свободными, бодрыми... Но не умею говорить! Слов у меня таких нет, которые выразили бы как раз то, что я чувствую...

Он скрестил руки и глубоко вздохнул.

– Сколько раз я мечтал и плакал о пылающих, ярких словах, могучих и проникновенных! Но так и не приходили они... И мысли все были такие бледные, колеблющиеся, робкие, бессильные... И кругом – сухие туманы, грошовая армия полусытых, трусливых людей, а я в их числе, ленивый и лукавый раб, мало образованный, опустившийся, цепко державшийся за жалкий полукомфорт 20-го числа... Вот вы пришли ко мне с вашею трогательною ласкою, с теплым сочувствием, а совесть меня сейчас грызет: ничего-то я для вас настоящего, нужного, ценного не сделал!..

Они дружно запротестовали, поднялись, разом заговорили, и чувствовалось в их смешавшихся восклицаниях желание излиться в той пленительной юношеской любви и благодарности, которые достаются нелегко и редко высказываются.

– Ну, хорошо! Ну, пусть будет по вашему! – сказал Краев, смущенный и растроганный, остановившись среди комнаты: – благодарю... большое вам спасибо!.. Но... опять вот я путаюсь... Что я хочу сказать? Да... вот что: цените то редкое счастье, которое выпало вам на долю, – счастье учиться, счастье приобщиться к сокровищнице человеческих знаний, завоеванных трудом, лишениями, страданиями миллионов людей... Огромное и редкое у нас это счастье! Дорожите им, как зеницей ока, используйте его так, чтобы после не стыдиться и не жалеть; трудитесь, работайте, не теряйте драгоценного времени! Не приучайте себя к тунеядству, не умножайте собой число паразитов, боритесь с распущенностью, которая так легко берет в плен ваш возраст. Испытайте писания, не давайте заснуть уму, и сердца ваши пусть будут всегда открыты для всего благородного, смелого, возвышенного!.. Не забывайте, что прикосновенность к образованию ставит вас в ряды привилегированных классов, а образование получаете вы на счет чьего-то неумелого, черного, тяжелого труда... на счет тех темных масс.

Чьи работают грубые руки, Предоставив почтительно нам Погружаться в искусства, в науки, Предаваться мечтам и страстям...

– О, не забывайте этого! – крепко сжимая руки, воскликнул он горячо и умоляюще: – может быть, выше этой памяти, выше сознания этого неоплатного долга перед народом ничего и нет для нас, русских... Думаю, что нет!..

Он остановился, охваченный чувством безымянного, восторженного порыва, подыскивая слова, чтобы выразить неясную, но казавшуюся ему важной мысль.

– Вероятно, еще долго нужны будут подвижники нашему народу... Подвижники, освещающие тернистый путь его к завоеванию свободы и счастья. И нет выше подвига, как подвиг ради несчастного народа... «Нет лучезарнее венца», как венец, за него принятый... И вы положите все ваши силы на труд, который сделал бы из вас настоящих, незаменимых работников для родины. Труд, труд и труд... Просвещайте ум, вооружайте его могучим оружием знания... бодрствуйте и веруйте!.. Он опустил голову и долго молчал. Молчали и они все. Неслись издали мягкие звуки солдатской песни и глухая трель городской езды.

– Гимназия дает вам, может быть, очень немного. Надо, все-таки, уметь взять. Мы, ваши учителя, конечно, плохи, но не судите нас судом немилостивым! Смиренная учительская фигура несет такой тяжкий груз, давит ее к матушке сырой земле такой гнет и независящих обстоятельств, и безжалостной нужды, и беззащитности, что прибавлять к этому великому грузу еще тяжелую гирю огульной брани сплошного осуждения – не рыцарское дело. Не браните ваших учителей, господа! Постарайтесь понять их положение, мысленно станьте в него сами или ваших родителей поставьте, а затем почаще оглядывайтесь на себя, себя построже проверяйте, не давайте себе поблажки... И я твердо верю, что выйдут из вас настоящие граждане бойцы, честные, смелые, без страха и упрека... О, как бы мне хотелось встретиться с вами в те лучшие времена, взглянуть на вас хоть одним глазком и изведать редкое удовольствие, удовольствие воскликнуть – не стыдясь, а с гордостью:

– «Это мои ученики!..»

Он широким жестом повел кругом и улыбнулся.

– И я уверен, что время это придет... Положим, я – мечтатель. Но как часто посещают меня эти неясные и чудесные грезы, как волнуют они сердце! Как будто музыка... право! Так и кажется: играет дивный оркестр стройных, чудных звуков, победных и радостных, полных зовущей надежды, смелости и гордости... А встряхнешься и – нет ничего!.. Люблю я эти мечты и этот фантастический оркестр! Неужели он никогда не прозвучит в действительности?.. Прозвучит!

Он окинул своих гостей вопросительным взглядом. Они глядели на него молча и восторженно.

– Ну, Поплавский, «Робитники духа»!.. – сказал он весело.

И они запели. Сперва робко и тихо, потом смелей. Молодые голоса стали расти, крепнуть, заполнили собой всю комнату, поднялись и понеслись в мягкий, теплый вечерний воздух, вызывающие и яркие. И песня о земле, о тревогах ее, о битве жизни звучала бодро и радостно...

И звуки ее все звенели в ушах Краева, даже когда поезд отходил. По платформе за ним вслед бежали гимназисты, что-то кричали. Махали платочками дамы. Пробежала вдали лента электрических фонарей: это город уходил... Город, в котором он похоронил тринадцать лет своей жизни...

Сжалось и задрожало сердце. Лучших лет жизни уже нет.

Прощай, милый и скучный город!..»

—————————

Ф.?Д.?Крюков. Письмо из Нижнего Новгорода на родину, в Глазуновскую станицу от 18 октября 1905 года, написанное на обороте прокламации «Русские граждане»:

 

 

Милая Машенька! Милая Дунюшка! Поздравляю Вас с званием свободных русских гражданов! Посылаю Вам первую нижегородскую прокламацию, напечатанную не в подпольной типографии и составленную – кем думаете? – Вашим родным братом – по просьбе нижегородских граждан всех сословий в соединенном клубе!

Сейчас получил телеграмму от Сашеньки, – здоров. Посылаю ему деньжонки. Слава Богу, теперь с уверенностью можно сказать, что кончит он курс и в январе будет ученым лесоводом!

Завтра буду писать подробнее. А пока целую Вас крепко и бессчетное число раз, желаю Вам здоровья, счастья и успеха в делах ваших. Ваш любящий брат

Федор Крюков

Н-Новгород.

18-го октября 1905 г.

—————————

 

Прокламация, составленная Ф.?Д.?Крюковым в ночь после оглашения манифеста 17 октября 1905 года:

День встает багрян и пышен! Долгой ночи скрылась тень!

Граждане! Русские граждане! В первый раз можно произнести эти слова в их подлинном смысле, без горькой иронии, без темной скорби! Те, общие человеческие права, которыми давно пользуются все культурные народы, стали ныне, наконец, достоянием и нашей многострадальной родины. Эти права: законодательная власть народа, возможность учитывать министров и всех лиц, прикосновенных к народному денежному сундуку, свобода от произвола полицейских властей, свобода верить в Бога по своему собственному убеждению, а не по указанию духовенства, свобода вслух выражать честную, смелую мысль; свобода соединяться в союзы для борьбы за права...

За эти свободы свыше ста лет боролись отдельные герои-борцы; за эти свободы боролось последние годы все, что было честного и героического в русском народе.

Слава богатырям русским, завоевавшим родине, изнывавшей от ран во мраке непогоды, в отчаяньи, в слезах, — этот яркий свет и славное будущее! Память их во веки не умрет! Да здравствует свободная Россия! Да здравствуют свободные русские граждане! Вечная память борцам, сложившим благородные головы в борьбе за неоценимое благо родины, которое она ныне наконец имеет.

Да будет отныне этот день светлым праздником русского народа и да почтится он многочисленными всенародными собраниями, которые павшим борцам воздадут должную память, а живым выразят дружный завет стойкой борьбы за дальнейшее расширение народной свободы и народных прав.

17 октября

2 часа ночи от ГРУППЫ НИЖЕГОРОДСКИХ ГРАЖДАН. 1905 года*.

---

* Ф. Д. Крюков. Новые дни. Из школьной жизни. – Русское богатство. 1907. №12. С. 33–36.

* Архив Ф.?Д.?Крюкова. М.: Библиотека «Русского Зарубежья».

========================================================================

А.В.?Венков

Был ли Серафимович автором «Тихого Дона»?

Некоторые мысли по поводу книги: С.?В.?Корягин. «А.?С.?Серафимович – автор «Тихого Дона»

С.?В.?Корягин давно радует нас изданием сборников с донскими казачьими родословными. Эта серия в целом уникальна, и ее автор заслуживает благодарности потомков казачьих родов, любителей истории казачества и просто истории.

И все было бы хорошо, но С.?В.?Корягин в своих сборниках сначала стал развлекаться, «пиная» профессиональных историков, писателей и филологов (все это сопровождалось иллюстрациями, видимо, собственного изготовления и служило доказательством разносторонности авторских талантов), а затем подключился к проблеме авторства романа «Тихий Дон» и посвятил ей (проблеме) три сборника.

Последний из сборников, посвященных этому вопросу (№?63), называется «А.?С.?Серафимович – автор «Тихого Дона».

Суть работы сводится примерно к следующему: роман «Тихий Дон» – произведение явно антиказачье, издевающееся над казаками и выставляющее их в самом неприглядном свете. Какой-то новой кандидатуры в авторы «Тихого Дона» С.?В.?Корягин не предлагает. Небрежно «попинав» в предыдущих сборниках других исследователей, С.?В.?Корягин снизошел до определенного исключения. Версия Вашего покорного слуги у С.?В.?Корягина «не вызывает рвотных позывов» (представляю, как он мучился, читая все остальное). Эта версия, по С.?В.?Корягину – «Шолохов+Серафимович+Филиппов». С.?В.?Корягин согласен с ней, поскольку «все трое: а) гражданские лица; 2) не очень образованы; 3) не любили казачество» (С.7).

Без лишних колебаний и объяснений отбросив двоих из предполагаемой «триады», С.?В.?Корягин твердо взял курс на «авторство» А.?С.?Серафимовича. Но не университетское образование А.?С.?Серафимовича («не очень образованы») привлекло внимание.

Определяя предполагаемого автора романа, С.?В.?Корягин идет не «от текста», от текстологических сравнений, а «от состояния души» этого автора, что, по мнению Корягина, важнее. А поскольку А.?С.?Серафимович, как считает С.?В.?Корягин, был редким негодяем, богохульником и вообще ненавидел казаков, то он и является автором антиказачьего романа «Тихий Дон».

Правда, С.?В.?Корягин признает, что была некая «заготовка», такая, что даже сейчас некоторые исследователи «умудряются» находить в ней «какую-то белую основу». Но А.?С.?Серафимович своими добавлениями якобы настолько изменил текст, что роман совершенно потерял свою направленность, свое звучание и стал, собственно, «антиказачьим».

Что касается автора (или авторов) «заготовки», то С.?В.?Корягин отводит им скромную роль «халтурщиков» и «литературных негров».

Тон автора безаппеляционный, морализаторский и грубый, что несколько коробит.

С другой стороны, поневоле задаешься вопросом, а может, действительно, до людей уровня С.?В.?Корягина так лучше доходит? И тогда появляется соблазн ответить в том же тоне.

А если отвечать хотя бы приблизительно в том же тоне, то вынужден констатировать, что историю и этнографию казачества С.?В.?Корягин знает весьма поверхностно.

Доказательства? Извольте. Для этого достаточно открыть предлагаемый сборник №?63 на странице 208, где среди родословных казаков Петровых в разделе «Другие Петровы» дана биография известнейшего на Дону Ефрема Петрова, основателя рода донских атаманов Ефремовых. Причем биографию этого Ефрема Петрова С.?В.?Корягин уже приводил в сборнике №?26 и именно как родоначальника Ефремовых. Но здесь, в сборнике №?63, биография Ефрема Петрова дана по другому источнику, и нет и намека на то, что именно он был отцом не кого-то, а знаменитого Данилы Ефремова.

Либо С.?В.?Корягину имя «Ефрем Петров» ничего не говорит, и тогда становится предельно ясен уровень знаний автора по донской истории, либо на В.?С.?Корягина уже пашут литературные негры, о которых он так глубокомысленно пишет, а он публикует их «заготовки», не читая.

Да и откуда взяться глубоким устойчивым знаниям? С.?В.?Корягин изучает историю по послужным спискам, приказам и наградным документам. Это все равно, что изучать историю Великой Отечественной войны по сводкам Совинформбюро и приказам Верховного Главнокомандующего. Фактов много, а толку мало.

Пойдем по порядку.

С.?В.?Корягин в своих предыдущих исследованиях по проблеме (выпуски №?47 и №?50) «сделал попытку» «сравнить описания жизни казаков и исторических событий, предложенных автором («Тихого Дона» – А.?В.), с тем, что было на самом деле» (С.?5).

То, «что было на самом деле» – это видение событий В.?С.?Корягиным, а вовсе не «на самом деле». А видение событий С.?В.?Корягиным основывается на официальных документах и, видимо, на дешевых брошюрках начала 90-х годов, которые казачество идеализировали «с перехлестом».

Содержание «Тихого Дона» не соответствует тому образу казаков, который сложился у С.?В.?Корягина. Автору «Тихого Дона» С.?В.?Корягин вменяет в вину в частности «притягивание “за уши” так называемой дедовщины, которых в Донских частях в общем-то не существовало» (С.?5). С чего Вы это взяли, Сергей Викторович?

«Дедовщина», то есть неформальная иерархия, всегда возникает там, где существует иерархия формальная. «Дедовщины» у казаков не было, когда существовало выборное командование. Тогда неформальная иерархия совпадала с формальной. Как только командиров стали «спускать сверху», дедовщина возникла неизбежно. Ваши доводы, почему ее не могло быть (обиженный после службы рассчитается с обидчиком, родители обиженного пойдут разбираться с родителями обидчика), смехотворны. Вы, конечно же, учились в школе. В школе, конечно же, существовала неформальная иерархия. Вы, возможно, участвовали в драках, отстаивая свое место в этой иерархии. Ваша мама приходила в школу за Вас заступаться? Или ваши родители ходили разбираться с родителями Ваших обидчиков? Возможно, с Вами такое и случалось. У нас, в Вёшенской средней школе, я за 10 лет учебы таких случаев не помню.

«Практически отсутствует описание подвигов Донскими казаками (?), а ими получено около 36 тыс. крестов» (С.5). Григорий Мелехов, сам раненый в голову, тащил на себе 6 верст раненого в живот офицера… Григорий Мелехов в бою берет в плен трех немцев… Григорий Мелехов берет в плен австрийского офицера… Сергей Викторович, Вы роман внимательно читали?

«Невозможная сцена убийства бабки Григория» (С.?5). Виктор Сергеевич, ее не убили. Не успели…

«Снохачество, кровосмесительные связи и пр.» (С.?5). За попытку инцеста (объяснить, что это такое?) родные убили отца Аксиньи. По поводу «кровосмесительных связей» есть лишь намек Митьки Коршунова сестре Наталье, более похожий на дурацкую шутку, а не на реальное намерение, ничем, кстати, не закончившийся. Ну, а пресловутое «снохачество»? Где оно? Зачем же выдумывать?

«Систематическое битье женщин, которого, на самом деле, на Дону не было» (С.?5). Увы, было. В редких случаях было и систематическое. Жестокие дураки всюду встречаются.

«Немыслимые взаимоотношения Григория с Аксиньей. Никакой возможности побега двух человек, каждый из которых венчан церковным браком, не существовало. Да еще не в какую-нибудь отдаленную губернию, а в соседний хутор (!!). Да еще с рождением ребенка (!!!). Кстати, исключение из романа только этой несуразицы (совместное житье Григория и Аксиньи), фактически, перечеркивает весь смысл романа» (С.?5).

Я прошу прощения за наивный вопрос: Сергей Викторович, Вы «Анну Каренину» читали? Может, Вам, стоит обидеться не только за казаков, но и за русское дворянство и «отделать по-свойски» Л.?Н.?Толстого?

Далее в своей работе С.?В. цитирует себя же, повторяет свои размышления на тему, почему уход Григория и Аксиньи из хутора невозможен (С.?121–123). Доводы оформлены в виде вопросов: Почему Степан не начинает развод? Почему отец Натальи не начинает развод? Почему «общество» не требует наказать Григория и Аксинью? Что бы сказала Аксинья в церкви священнику об отце ребенка? Почему старый пан Листницкий позволил им поселиться у себя? И так далее.

Разобраться с этими вопросами С.?В.?Корягин предлагает, опираясь на Законы Российской Империи.

Дорогой Сергей Викторович! Да у нас сейчас примерно половина населения законов не знает! А Вам объясняю. Донской казачий хутор представлял собой в то время традиционное сельское сообщество. Эта форма общежития гораздо древнее церковной общины и древнее государства. Живут в ней, руководствуясь нормами обычного права, затем уже нормами религии, и в последнюю очередь – законами государства. Посмотрите на Северный Кавказ. Там до сих пор кое-где идет борьба – как жить, «по адату» или «по шариату». Большинство казачьего населения в тот период старалось жить «по адату» (даже слово такое есть в «Словаре донских казачьих говоров»), то есть по обычному праву. А по обычному праву самое страшное наказание – изгнание из общины. А Григорий и Аксинья сами ушли. Из-за любви к замужней женщине Григорий из вольного казака, из совладельца и наследника отцовского хозяйства, добровольно превратился в батрака у пана. Какое наказание может быть страшнее?

И если Вы внимательно читали роман или хотя бы исследования по этому поводу других авторов, то разглядели бы, что ушли Григорий и Аксинья не в соседний хутор, а в соседний округ. Где находится «Гремячий лог»? Куда за день пути может прийти торопящийся домой человек, если на рассвете он вышел из хутора Грачева, а ночью был в Ягодном? Где, в конце концов, находится настоящий хутор Ягодный? Правильно, в Усть-Медведицком округе.

«Четыре месяца Советской власти (до Обще-Донского восстания) вывернуты наизнанку, – сетует С.?В.?Корягин. – Ничего не говорится о действительных причинах восстания – многочисленных бессмысленных и жестоких расстрелах. Более того, деятельность Бунчука (председателя ревтрибунала) показана, как необходимая и обоснованная. В качестве причины восстания выставлено малозначительное событие».

Начнем в обратном порядке.

Под малозначительным событием С.?В.?Корягин понимает вторжение войск 2-й социалистической армии в Верхне-Донской округ. Во-первых, для округа с чисто казачьим населением это событие «малозначительным» не показалось. Во-вторых, это стало причиной для восстания в Верхне-Донском округе, но никак не для какого-то мифического «Обще-Донского восстания».

Кстати, еще до восстания на Верхнем Дону большевики ведут бои на окраинах Ростова с казаками низовых станиц. И Анну, кстати, там убивают. В романе сказано, что бои шли под Ростовом во время Съезда Советов. Когда был Съезд Советов? Можно ли в таком случае из текста романа сделать вывод, что причиной восстания на Дону стал «малозначительный» случай под Сетраками?

Бунчук никогда не был председателем трибунала. Он там был комендантом. И когда он рассказывает о своей «работе» в трибунале, автор акцентирует внимание на его «черноволосых, как у коршуна когтистых руках». Как Вы определяете отношение автора к герою, Сергей Викторович? Можете вообще его определить?

Что касается «действительных причин восстания», то это не только расстрелы. Причин очень много. Но хорошо известно, что в подавляющем большинстве хуторов и станиц весной 1918 года расстрелов не было, там и Советской власти не было. Казаки северных округов области зимой 1918–19 гг. спокойно пошли на мир с большевиками, потому что не имели еще опыта Советской власти с ее расстрелами.

Вот так. Всего одна страница, а столько «наворотов». Получается, что С.?В.?Корягин сравнивает текст романа не с тем, что «было на самом деле», а с собственным, довольно туманным и в какой-то мере извращенным видением исторических событий.

На следующей странице С.?В.?Корягин, кстати, объясняет, что такое придуманный и даже выстраданный им принцип «наворота». Этот принцип вообще-то и делает А.?С.?Серафимовича автором «Тихого Дона».

«Любой текст можно изменить до неузнаваемости, – заявляет С.?В.?Корягин, – путем внесения 3–5% дополнений (!). В этом случае рассказ (очерк, глава, часть текста) будет повествовать о прямо противоположных событиях, в сравнении с тем, что было в исходном материале, и, соответственно, говорить в этом случае о плагиате просто глупо (!)».

Браво, Сергей Викторович! Все плагиаторы Вас должны на руках носить.

Оказывается, достаточно взять чужое произведение, добавить 3–5% текста, изуродовать первоначальный смысл, и можно смело объявлять себя автором, а всех остальных – «неграми» и халтурщиками. А удивленным читателям и литературоведам объяснить, что поскольку смысл произведения поменялся, то о плагиате говорить просто глупо. Глубоко копаете!

Конечно же, слово «наворот» имеет право на существование. Конечно же, «навороты» (т. е. сознательное искажение текста) в романе существуют. Но сознательное искажение текста в романе еще до Вас отмечали в своих работах многие исследователи. И те же Макаровы, и Самарин, и Ваш покорный слуга.

Второе значение, которое Вы придаете слову «наворот» – то, чего никогда не может быть. И такое толкование этого слова возможно. Но не судите опрометчиво, что может быть, а чего не может. Это Ваше слабое место (раз уж вы историю плохо знаете). А на свете есть многое такое, уважаемый Сергей Викторович, что не всегда и в голову взбредет.

Дальше С.?В.?Корягин приступает к анализу произведений А.?С.?Серафимовича и, естественно, громит старичка, камня на камне не оставляя на его моральном облике, выявляя скрытую склонность к половым извращениям. В качестве эксперта привлекается доктор А.?Г.?Кабанов. Извращения, сифилис, все это очень интересно.

«… Я обратил внимание, что, по мнению автора («Тихого Дона»), на службу в царскую армию принимали, в том числе, и с врожденным сифилисом», – пишет С.?В.?Корягин (С.?36).

С чего Вы взяли, что у автора было такое мнение?

Вот отрывок, за который Вы, Сергей Викторович, уцепились:

«Из комнаты просачивались разговор врачей, отрывистые замечания.

– Шестьдесят девять.

– Павел Иванович, дайте чернильный карандаш, – близко, у двери, хрипел похмельный голос.

– Объем груди…

– Да, да, явно выраженная наследственность.

– Сифилис, запишите.

– Что ты рукой-то закрываешься? Не девка.

– Сложен-то как…

– ...хуторе рассадник этой болезни. Необходимы особые меры...»

Почему вы считаете, что слова «наследственность» и «сифилис» относятся к одному и тому же осматриваемому? Ведь казаков запускали на осмотр по два человека. Мелехова с Панфиловым, Коршунова с Каргиным.

И с чего Вы взяли, что казака с выявленным сифилисом взяли в армию?

Вы, кстати, в своих предыдущих исследованиях сомневались, что на Дону вообще встречался сифилис? Прочтите приказы об осмотре прибывающих со службы сменных команд, особенно тех, которые прибывали из Польши. Да, есть случаи прибытия зараженных сифилисом казаков.

Складывается впечатление, что вы, Сергей Викторович, просто «притягиваете за уши» то, что Вам померещилось, чтобы облить автора «Тихого Дона» грязью.

Еще интереснее – дальше.

Заподозрив А.?С.?Серафимовича в неуважении к религии и ее служителям, С.?В.?Корягин сравнивает его творчество со стишками И.?С.?Баркова и для пущей убедительности на целых трех страницах размещает эти самые стишки (самое смешное, что те же похабные, но полюбившиеся стишки С.?В.?Корягин уже публиковал в одном из своих предыдущих сборников – №?50).

Разъяснения к размещенным стишкам заслуживают особого внимания: «Второе стихотворение густо “сдобрено” нецензурными словами. Вместо них ставится многоточие. Ввиду ограниченного числа матерных слов, необходимости соблюдать рифму, а также тому, что количество букв в пропущенном слове соответствует количеству точек, – пытливый читатель, при желании, без особого труда ликвидирует пробелы в тексте». (С.?54).

Все правильно. Матерные слова Вы убрали, но количество точек соответствует количеству пропущенных букв... Вперед, пытливый читатель!

Кажется, я понимаю, кто тут латентный...

Впрочем, есть целый раздел, в котором С.?В.?Корягин пишет то, о чем действительно имеет представление. Это путь произведения от автора через редакторские руки на страницы журнала. В этом отношении раздел «Анекдоты от В.?В.?Петелина» выгодно отличается от всего остального произведения. А дальше – опять через пень-колоду.

Дело в том, что С.?В.?Корягин хочет «очистить» «заготовку» от «наворотов» А.?С.?Серафимовича, посмотреть, что же из этого выйдет. Но стиль и метод А.?С.?Серафимовича С.?В.?Корягин знает поверхностно, поскольку, читая этого автора, выявлял в первую очередь его «состояние души».

В результате С.?В.?Корягин приходит к выводу, что все, что кажется ему, Корягину, странным и неверным, что не восхваляет, не идеализирует казаков, – «наворот» А.?С.?Серафимовича, то есть то, чего не может быть никогда.

А поскольку С.?В.?Корягин, как мы выяснили, историю и этнографию казачества знает немногим лучше, чем стиль и метод А.?С.?Серафимовича, то «наворотом» ему видится большая часть текста.

Моделируя таким образом «заготовку», то есть, очищая текст от всего, что кажется ему невероятным, невозможным, С.?В.?Корягин получает действительно какую-то белиберду. Григорий якобы мог уйти из дому, но не с Аксиньей, а с Натальей, причем уйти «на заработки», так как нужны были деньги на коня… «Разумеется, смачная сцена с попыткой самоубийства Натальи – тю-тю» (С.124).

Почему «тю-тю»? У чтимого Вами Ф.?Д.?Крюкова, например, одна из главных героинь кончает с собой именно в церковный праздник, пока ее отец молится в церкви.

«Случай с Франей если и был, то в существенно “смягченной” форме. Изнасилование взводом, да еще и без последствий, – явный “наворот”. В “заготовке” это, скорее всего, проделали 2–3 казака, после чего “благополучно” отправились на каторгу». (С.?125).

Увы, если моделируешь что-то, надо хотя бы поверхностно знать законы жанра. Для вас, Сергей Викторович, объясняю.

Вы, Сергей Викторович, в каком полку служили? Разве Вы не знаете, что за порядок на объекте отвечает дневальный. А кто дневалил на конюшне, когда в ней Франю насиловали? С кого спросят в первую очередь, если дело всплывет?

Так, собственно, и планировалось, но война помешала.

Война… Вот уж где С.?В.?Корягин готов дать любому фору!

«Абсолютно логично, что описание войны начинается с описания подвига 1-го Георгиевского кавалера, красы и гордости Донского казачества К.?Крючкова, убившего 11 человек (напомним, что по версии «Тихого Дона» он вообще никого не убивал, так только – “потолкался”)». (С.?125).

Можно привыкнуть, что вы просто игнорируете документы, которые Вам не нравятся. В своей работе я привел показания офицера соседнего полка, на чьем боевом участке произошло это столкновение казаков с немцами. Он говорит об одном убитом и одном раненом немце. В романе немцы ушли, бросив убитого офицера и подобрав раненого товарища. Совпадает? Нет, подавайте Вам 11 убитых! Но если вы не верите свидетельствам очевидцев, перечитайте воспоминания самого Крючкова. Есть там конкретные описания, как он убил хотя бы трех немцев (допустим, «пикой в грудь», «пикой в голову», «пикой под ремень»)?

Обратитесь, наконец, к своему личному опыту. Судя по Вашему задиристому нраву, хотя бы в одной уличной драке Вы участвовали. И скольких Вы там безответно «завалили»? А немцы вообще-то всегда считались хорошими бойцами. Хорошо обученными…

И почему Вы, кстати, считаете, что «заготовка» заканчивалась событиями весны 1918 года?

Нет, моделировать по вашему принципу, уважаемый Сергей Викторович, – тупиковый путь.

Дело в том, что правка А.?С.?Серафимовича минимальна. Он уже был старым и писал в основном трафаретно. И эти трафареты сразу же бросаются в глаза.

Действительно он «раскрашивал» сцены убийств и насилий, но придумывал их (эти сцены) не он. Действительно он приукрашивал красноармейцев и красногвардейцев и даже придумал для одного из них монолог. Вмешательство в сюжет видно лишь в описании отношений Степана и Аксиньи и в создании нескольких сцен (даже глав) с Бунчуком и Анной. Это действительно был заказ – противопоставить любви «традиционной», в стиле «Анны Карениной», любовь «революционную», которая не кончается даже со смертью одного из возлюбленных. Насколько ему это удалось, сказать трудно. Но влияют ли как-то сцены любви Бунчука и Анны на общий сюжет романа, на характеры и судьбы главных героев?

А в частях 7 и 8 правка А.?С.?Серафимовича вообще с трудом просматривается.

Так что если мы возьмем 80 п. л. романа, то вклад А.?С.?Серафимовича и на 3–5% не тянет.

Далее и вовсе смешно. В 1929 году, по версии С.?В.?Корягина, весь литературный бомонд узнал в романе руку Серафимовича (!).

«Какой взгляд могла иметь ВКП(б) на всю эту кутерьму?» (С.141).

Ну почему Вы, Сергей Викторович, не хотите читать работы других исследователей? На Ваш вопрос уже дал ответ Зеев Бар-Селла. Надо больше читать, Сергей Викторович.

Скажем прямо, новой сенсации не получилось. Скоропалительные выводы, основанные на торопливом прочтении работ предшественников (которых потом можно было бы объявить «халтурщиками» и «неграми»), критики не выдерживают.

Каких-то новых знаний «исследование» С.?В.?Корягина в копилку изучения сложнейшей проблемы не вносит. Опубликованные наработки ругаемых предшественников перекладываются как кубики в надежде, что сложится новая мозаика. Ничего не получается.

Известно ли С.?В.?Корягину, что «отброшенный за ненадобностью» «халтурщик» и «негр» Филиппов (С.?137) во время гражданской войны дослужился в рядах Донской армии до подъесаула (чем перечеркивается высокомерное обвинение: «гражданское лицо», «не любил казачество»)? Нет, не известно, ибо А.?Венков об этом просто не написал. Почему Вы, Сергей Викторович, с Вашими возможностями и Вашими сборниками его биографию сами тщательно не проверили? Лень? На «негров» надеетесь?

Увы, пока приходится констатировать древнюю мудрость: Если толпа в поисках чего-то куда-то бросается, то она больше вытаптывает, чем находит.

Надеюсь, С.?В.?Корягин и впредь будет нас радовать сборниками с казачьими родословными. Но и здесь надо работать тщательнее, не «раздваивать» больше Ефрема Петрова.

 

 

«Тихий Дон»: загадки шолоховской рукописи

Шолоховские рукописи «Тихого Дона»

Новый шаг в раскрытии загадок романа

PR-акция вместо научного изучения рукописей

Вопрос с рукописями требует отдельного и обстоятельного рассмотрения. В свое время этот вопрос подробно рассматривался нами еще в 2000 году[i]. Весь характер его обсуждения, подачи академической и широкой общественности говорит о стремлении клана «шолоховедов» создать прикрытие своих позиций вненаучными методами, за счет PR и манипуляций массовым сознанием. Делалось это следующим образом. С одной стороны, шла активная пропаганда самого факта находки, чем достигалось важная цель: замещение в общественном сознании одного вопроса (проблема авторства Шолохова) другим – существованием шолоховских рукописей романа «Тихий Дон». Все многообразие проблем, связанных с возможным плагиатом и использованием М.?Шолоховым чужих рукописей, просто не рассматривалось и не упоминалось. С другой стороны «шолоховедами» без каких-либо обсуждений и доводов внедрялась в общественное сознание странная и ненаучная аргументация, что, якобы, сама находка рукописей уже является доказательством шолоховского авторства и снимает все вопросы и сомнения.

Как один из характерных примеров приведем слова Н.?Скатова, директора ИРЛИ РАН: «…найдено более 800 страниц. И тут уж последние сомнения в авторстве Шолохова отпадают, потому что на этих страницах отражен творческий процесс, вся кухня, вся писательская лаборатория представлена»[ii]. Заметим, что столь однозначные заключения и суждения высказываются не только до появления каких-либо научных работ, исследующих найденную рукопись, но и до ее научного издания. Еще в 1991 году, в одной из передач Ленинградского телевидения цикла «Истина дороже», посвященной проблеме авторства «Тихого Дона», ведущий передачи, журналист Виктор Сергеевич Правдюк указывал на странность такой аргументации «шолоховедов»: «Если я своею собственной рукой перепишу роман “Бесы” и предъявлю такую “рукопись”, то это вовсе не будет означать моего авторства».

Открытого доступа к рукописи нет, и желающие проверить слова Н.?Скатова и многие подобные высказывания других «шолоховедов», такой возможности лишены. Вместо научных аргументов и научной дискуссии мы встречаемся с попыткой навязывания научному сообществу и широкой общественности своей, априорно правильной, точки зрения. Но ведь обсуждается вопрос большой общественной и государственной значимости – история и обстоятельства создания одного из крупнейших произведений национальной русской литературы ХХ века. Можем ли мы столь легко принимать явные манипуляции нашими представлениями? Почему такие видные представители академического научного сообщества, связанные с шолоховедением, как Н.?Скатов, Ф.?Кузнецов и др., позволяют еще до всякого научного рассмотрения и исследования рукописей, фактически предрешать результаты такого исследования? Ниже мы еще подробно коснемся вопроса о том, действительно ли на страницах этой рукописи «отражен творческий процесс, вся кухня, вся писательская лаборатория» Шолохова, а пока отметим, что такой подход во многом профанирует научную деятельность и в перспективе подрывает общественное доверие к нашему гуманитарному научному сообществу в целом.

Рассмотрим несколько подробнее деятельность «шолоховедов» (и, прежде всего ИМЛИ в лице бывшего директора, Ф.?Кузнецова) в отношении рукописей в период, последовавший за приобретением шолоховских рукописей с конца 1999 г. по ноябрь 2006 г., когда в Президиуме РАН было представлено ее факсимильное издание. Во-первых, понадобилось целых семь лет, чтобы осуществить лишь простую техническую операцию – механическое воспроизведение этих рукописей. Причем воспроизведение без какого-либо научного аппарата, комментариев, экспертных заключений графологов и текстологов и т. д. Ведь исследователи, которые стали бы работать с фотокопиями рукописей, не имеют никакой возможности самостоятельно произвести комплексную экспертизу рукописи – для этого нужен оригинал, надежно «упрятанный» сегодня в недрах ИМЛИ.

Еще один вопрос – полнота воспроизведения рукописи, все ли листы ее напечатаны – или имеются исключения? Вопрос неслучайный, поскольку в представленном в ноябре 2006 года комплекте, например, отсутствуют страницы двух первых «начальных глав романа» редакции 1925 года. Почему оказались выпущенными из издания листы, вероятно, наиболее интересные для воссоздания предыстории текста? Мы можем констатировать поразительный итог многолетней, якобы научной, академической работы наших «шолоховедов»: самодеятельная публикация фрагментов рукописи журналистом Колодным свыше десяти лет назад оказалась намного более информативной, чем результат семилетней работы академического института! Или же руководство ИМЛИ просто использует вопрос рукописей как один из источников дополнительного финансирования жизнедеятельности института и, следовательно, заинтересована в максимальном «продлении» исследований и затягивании разрешения проблемы. Но в таком случае «шолоховедам» не следовало бы «забегать впереди собственного паровоза» и до завершения научной разработки рукописей громогласно возвещать о «решении всех проблем» с авторством Шолохова.

Заодно было бы логично задать «шолоховедам» (во главе с бывшим директором ИМЛИ Феликсом Кузнецовым) еще один вопрос: в связи с чем факсимильное издание рукописей, осуществленное к юбилею М.?А.?Шолохова 2005 г., общественности предъявлено только в ноябре 2006 г., а до этого времени лежало, напечатанное, без движения на складе? Какими мотивами руководствовались в ИМЛИ, Ф.?Кузнецов et cetera, задержав на полтора года ознакомление исследователей с пропагандируемыми ими же самими рукописями, хотя о важности находки было громогласно и многократно оглашено во всех СМИ?

Все это, наконец, подводит нас к главной проблеме: какие все-таки имеются основания у наших «шолоховедов» для того, чтобы настойчиво объявлять вопрос закрытым? Разве само по себе существование рукописей М.?Шолохова доказывает оригинальность его творчества в деле создания всемирно известного романа? Ведь были же известны более сорока лет и давно опубликованы страницы рукописей Шолохова 3-й и 4-й книг романа? И этот факт, сам по себе, никак не отразился на критическом отношении исследователей к авторству Шолохова. Никто из серьезных исследователей никогда не сомневался ни в существовании рукописей у Шолохова, ни в том или ином его участии в создании текста «Тихого Дона». Проблема заключалась и заключается в другом, а именно: имел ли место в работе Шолохова над романом факт плагиата. Т. е. использовал ли Шолохов чужой, завершенный или незавершенный, художественный текст, который и положил в основу своего романа. И когда Александр Солженицын писал, что неизвестны шолоховские рукописи, то он имел в виду не просто существование (или отсутствие) листов, написанных (или переписанных!) шолоховской рукой, а существование рукописных шолоховских черновиков, по которым можно было бы проследить творческую работу Шолохова по созданию казачьей эпопеи.

Предварительный анализ найденных рукописей: новые свидетельства соавторской работы Михаила Шолохова

Рассмотрим теперь, какое новое знание дает исследователям «найденная» и обнародованная шолоховская рукопись. Оговоримся сразу: подробное исследование этих рукописных страниц еще впереди и потребует, безусловно, длительного и тщательного, постраничного изучения материала. Ниже мы попытаемся охарактеризовать ее в целом и дать свои первые впечатления от беглого знакомства с восемью с половиной сотен рукописных страниц факсимильного издания.

Во-первых, бросается в глаза, что вопреки многократным громогласным заявлениям «шолоховедов» в представленной рукописи фактически нет ни одного листа черновика. Если под черновиком подразумевать первичный авторский текст – когда авторские образы, персонажи, действие, существовавшие до этого еще только в голове писателя, впервые ложатся строчками на страницы рукописи. Здесь же, у Шолохова, мы видим, что «найденная» рукопись представляет собою позднейшую редакцию какого-то исходного, неизвестного нам пока рукописного текста. Это первый, принципиальный вывод, и ни один добросовестный текстолог не станет утверждать обратное: наличие на некоторых страницах исправлений и изменений отдельных слов и фрагментов текста вовсе еще не означает, что мы имеем дело с черновиками. Сотни (!!) страниц текста романа с многочисленными персонажами, диалогами, исторической фактурой, топонимикой и проч. написаны сходу, практически набело?(!), и лишь кое-где встречается вторичная немногочисленная шолоховская редактура. Никоим образом такие рукописные листы не могут быть признаны черновиками! Что же касается немногих страниц, содержащих интенсивную правку, то она нацелена, прежде всего, на композиционную редактуру текста, на исключения или перестановки тех или иных фрагментов и эпизодов и они также не могут быть признаны исходными черновиками романа – а лишь вторичной редакторской правкой. Подробнее характер такой правки нами будет рассмотрен ниже.

До трети листов рукописи являются беловиками, переписанными практически без помарок и исправлений, причем, судя по почерку, вообще принадлежат не Шолохову. Скорее всего, эти листы набело переписывались женой М.?Шолохова, Марией Петровной, и ее сестрами. Имеются устные свидетельства о том, что тесть Шолохова, П.?Я.?Громославский, «рассаживал нас в кружок, раздавал рукописные листки и заставлял переписывать...» Вполне возможно, что рукописные «беловики» как раз и были написаны таким образом. В этом нет, конечно, ничего противоестественного, но мы просто должны отметить это важное обстоятельство: создание романа в доме Громославского носило характер коллективного семейно-литературного труда и возможно, что весьма активную роль в этом процессе играл тесть Шолохова.

Ф.?Кузнецов в своей книге упоминает о том, что большая ее [рукописи] часть (673 страницы) – написаны рукой Шолохова; оставшиеся 247 страниц переписаны набело женой писателя Марией Петровной (большая часть), и ее сестрой Ниной Петровной Громославской…»[iii] Заметим, однако, что из сведений, приводимых в работе «шолоховеда», мы не знаем ни на чем основывалась почерковедческая экспертиза (следовательно, не можем и проверить правильность постановки самой задачи), ни распределения «женских» листов рукописи по всему корпусу. Не имеют исследователи для текстов, написанных почерком, скажем, Марии Петровны, перечня и анализа характера редакционных изменений, вносимых рукой Шолохова, и наоборот. Кузнецов не сообщает нам, имеются ли в рукописи случаи исправления написанного Шолоховым текста, вписанные в рукопись рукой Марии Петровны или кем-либо еще. Нет сводки почерковедческой экспертизы по маргиналиям: все ли замечания и исправления на полях рукописных листов принадлежат руке Шолохова? Или Серафимовича? Фактически автор просто ушел в сторону от одного из главных вопросов – реконструкции реального процесса создания текста романа в рабочем коллективе семейства Шолоховых – Громославских. Повторим снова нашу мысль, высказанную еще два года назад: профессиональный уровень разработки и подачи материала в кузнецовском folio с точки зрения текстологии и грамотной публикации и введения в оборот нового материала не выдерживает никакой критики.

Слепое копирование чужой рукописи

Во-вторых, по ряду признаков уже сейчас обнаруживается, что автор (или авторы) этих рукописных листов слепо копировали некий исходный текст, плохо понимая его содержание и, вследствие этого, допуская характерные ошибки и описки, что, в свою очередь, должно подтверждать версию о «плагиате», об использовании чужой (или чужих) рукописи. Вот, например, в рукописных листах, относящихся к 3-й и 4-й главам четвертой части романа имеются отрывки текста, в которых автором приводятся несколько фраз на немецком языке (в эпизодах встречи Валета на передовой с немецким солдатом и в эпизоде атаки казаками немецких укрепленных позиций в Трансильвании, в которой участвует и получает ранение Григорий Мелехов). Тексты на немецком языке – небольшие по объему, но составлены вполне грамотно, со знанием разговорной немецкой речи.

Удивительное дело! Ведь до нас не дошло вообще никаких свидетельств о реальном знании Шолоховым иностранных языков! Откуда же возникли в романе эти строки? Несколько немецких фраз в 4-й главе четвертой части в устах немецкого офицера, подбадривающего в окопе своих солдат во время атаки казаков в Трансильвании осенью 1916 года, вообще выделяются тем, что их русский перевод в романе в сноске внизу страницы не совсем точен: немецкая фраза несет в себе фразеологизм, характерный именно для немецкой разговорной речи. И переведен он на русский язык хотя и литературно, но лишь приблизительно. Следовательно, из всего вышеописанного вытекает следующее. Немецкий текст в «Тихом Доне» был первоначальным, исходным – авторским, а не был создан путем перевода русского авторского текста фрагментов на немецкий язык (в последнем случае можно было бы с определенной натяжкой предположить, что немецкие фрагменты могли появиться в романе «по заказу» Шолохова, переведенные кем-то еще по его просьбе). При этом автор должен был в совершенстве владеть немецким языком, ощущать тонкие нюансы разговорной речи.

Но еще интереснее то, что в рукописи – немецкий текст отсутствует! Вместо немецких строк в тексте имеются лакуны, причем число пустых строк варьируется в соответствии с объемами этих фрагментов. К каждой такой лакуне придается сноска внизу страницы, где приведен русский перевод отсутствующих немецких фраз. Можно ли, видя все это, сказать, что перед нами находится черновик «Тихого Дона»? Или же, что гораздо более вероятно, следует считать, что мы просто имеем дело с шолоховской компиляцией?

Мы располагаем сегодня интересными свидетельствами Наума Шафера о встрече Шолохова с группой студентов в Казахстане в сентябре 1954 г., на которой Михаил Александрович сделал весьма любопытные (в контексте рассматриваемой нами темы) признания[iv]:

«– Михаил Александрович, – раздался из середины зала спокойный мужской голос, – я как преподаватель немецкого языка обратил внимание на то, что в “Тихом Доне” иногда попадаются фразы на этом языке. Вы свободно им владеете или вам кто-то помог? Может быть, знаете и другие языки?

– Никаких иностранных языков я не знаю. И, между прочим, знать не хочу. Я не Эренбург, мне это не нужно».

Вот так! «Не знаю, и знать не хочу»! А откуда же тогда взялись «немецкие фрагменты» в романе, кто же все это писал?.. И ведь ни один шолоховед даже не обсуждает эту или подобные ей проблемы...

Еще более выразительный случай встречается нам в начале 3-й главы четвертой части «Тихого Дона», рассказывающей об участии казаков в боях в Галиции осенью 1916 года. Описывая молодого прапорщика, Шолохов пишет:

«...ходил вдоль колонны, и захлюстанная длинная шинель с присохшей к подолу грязью болталась меж ног, как овечий курюк».

Да, да, читатель, не курдюк (как позднее, исправленное редакторами, читалось во всех печатных изданиях романа), а именно курюк. Описка? Не совсем. Можно, конечно, в рукописи пропустить букву в слове, это вполне естественное явление, особенно, если писать роман по ночам. Но в данном случае у Шолохова мы встречаем двойную ошибку, исключающую случайность описки. Шолохов в рукописи приходит на помощь читателю: он ставит за словом «курюк» галочку [х)], а внизу рукописного листа дает к нему пояснение, сноску:

«курюк – овечий хвост».

То есть, на одной странице Шолохов дважды допускает грубую ошибку в написании общеизвестного для всех сельских жителей Юга России, а казакам-то в особенности, причем повтор исключает в данном случае случайную описку. Получается, что Шолохов просто не знает этого слова и оперирует с ним именно так, как если бы слепо переписывал не свой, а чужой текст. Но как же мог Шолохов, во-первых, не знать слова «курдюк», если в тексте его, якобы, романа встречается множество слов казачьего и сельского повседневного обихода. А во-вторых, что более интересно, каким же образом, Шолохов, не зная этого слова (невозможно перепутать курдюк и курюк!), ввел его в сочиненный якобы им самим текст романа? Ответ здесь напрашивается сам собою – художественный текст повествования об участии казаков в германской войне создавался Шолоховым на основе переписывания текста чужой рукописи, отдельные места которой были плохо понятны или написаны неразборчивым для самого Шолохова почерком.

На похожую характерную «ошибку переписчика» указывает в своей статье в настоящем сборнике и ростовский историк А.?Венков, когда анализирует первые страницы рукописи, связанные с рассказом о происхождении рода Мелеховых. Там у Шолохова упоминается имя Сурсан, никогда не встречавшееся на Дону, и в последствии замененное на имя Люшня. Однако Венков вполне правдоподобно замечает, что происхождение имени «Сурсан» связано, скорее всего, с неправильно прочитанным в чужой рукописи именем Бурсак[v]. Еще ранее Венков неоднократно указывал на неясные места в тексте романа, возникновение которых весьма вероятно связано с «плохим прочтением» Шолоховым чужого рукописного текста при инкорпорировании его в текст своего романа.

Например, на верхнем Дону не существует хутор под названием Гниловский, который встречается у Шолохова. Но по всем топографическим и иным данным в тексте скорее всего имелся в виду хутор Тиховский юрта Мигулинской станицы, а Гниловский появился при неправильном прочтении вместо заглавной “Т” – “Гн” и вместо “х” – “л”[vi]. Столь же вероятна догадка А.?Венкова о генезисе загадочной фразы, о происхождении которой впоследствии сам Шолохов ничего сказать не мог: «...служили надежнейшим оплотом всем бунтарям, начиная с Разина и кончая Секачом» (ТД: 6, I, 9). Такого исторического деятеля, Секача, на Дону известно не было. Но был Пугач (Емельян Пугачев), и вот его-то, по мнению А.?Венкова, вполне вероятно и спутал Шолохов – «переписчик», с трудом разбирая трудный почерк чужой рукописи.

Каждому из приведенных случаев можно найти и иные объяснения, но взятые все вместе они говорят о том, что оснований для сомнения в шолоховском авторстве более чем достаточно.

Нарушение смыслового единства рукописного текста как результат шолоховского «редактирования»

Теперь мы рассмотрим выявленные нами ошибки и нестыковки иного рода, связанные не с плохим прочтением, а с плохим пониманием самого текста (чужого?!), с которым работает Шолохов. Тщательно проанализируем первые страницы рукописи, на которых начинает складываться шолоховское повествование – это первые семьдесят – восемьдесят листов. Описание этих страниц нам знакомо и по публикациям Льва Колодного, начиная с 1990 года, и по книге Феликса Кузнецова[vii]. Однако, в силу невысокой профессиональной подготовки «публикаторов», а может – прежде всего в силу ангажированности, стремления во что бы то ни стало доказать именно свою, заранее объявленную, позицию, многое не попало в поле зрения этих давнишних и «многоопытных» шолоховедов.

Заметим, что в первом рукописном варианте шолоховского текста действие разворачивается, во-первых, в станице (а не в хуторе), расположенной на правом берегу Дона, признаки «станицы» рассыпаны по всему тексту первой части. Во-вторых, имена действующих лиц – отличны от того, что мы встретим позднее в опубликованном варианте романа: Прокофий и Пантелей имена не деда и отца Григория, а более далеких предков, а отца Григория зовут Иван Семенович (иногда – Иван Андреевич!). В-третьих, Аксинья Астахова именуется часто Анисьей, у нее, якобы бездетной (как напоминает она Григорию во второй части романа), имеется восьмилетний (!) сын Мишка, скачущий под дождем на улице. В последующем этот персонаж полностью исчезает из повествования. В-четвертых, Астаховы – не только соседи, но и дальние родственники, поскольку Пантелей Мелехов, оказывается, взял в жены соседскую Дуняшку Астахову. Мы явно сталкиваемся с не устоявшимся текстом, и интересно было бы проследить как происходило его формирование на страницах рукописи.

Рукописные страницы первой редакции имеют определенную структуру, которая задается существующей в рукописи тройной сквозной нумерацией страниц. Тройная нумерация вероятно отражает три последовательные стадии формирования текста, причем все изменения нумерации связаны с формированием текста первых трех глав романа. Одновременно, мы встречаем важные хронологические маргиналии – последовательные записи дат на полях рукописи слева от текста.

Первая и, очевидно, самая ранняя нумерация проставлена в правом верхнем углу фиолетовыми чернилами с характерным подчеркиванием цифр и проставлением точки справа от них. Она начинается с эпизода проводов казаков в лагери (в окончательном варианте – 3-я глава), вполне стереотипна и однообразна и продолжается, последовательно и без пропусков, вплоть до страницы под номером 46 за одним, впрочем, исключением: отсутствуют на своем месте страницы с 41-й по 44-ю.

Вторая нумерация проставлена синим карандашом путем зачеркивания предыдущей нумерации и написания поверх нее новой, которая оказывается везде на «старых» страницах увеличенной на «8». Это исправление образовано из-за двух шолоховских вставок, которые помещены им перед первой страницей со старой нумерацией. Первой вставкой являются 4 ненумерованные страницы эпизода утренней рыбалки Григория с отцом, во время которой отец предупреждает Григория о недопустимости замеченного им «сближения» сына с женой соседа, с Аксиньей.

Давно уже многими исследователями, в том числе и нами, обращалось внимание на неорганичность размещения этого эпизода: отец делает замечание сыну относительно событий, которые, как явствует из последующих глав, еще даже не произошли, не имели место – как же все это может быть? Интересно отметить здесь и нарушение таким перемещением эпизода внутренней, скрытой хронологии действия: Григорий упоминает на рыбалке, что «месяц на ущербе, клева не будет». Но рыбалка эта происходит, якобы, перед Троицей, на которую как правило приходится полнолуние, и третья лунная фаза (месяц на ущербе утром) должна наблюдаться примерно через неделю после Троицы и покоса, с которого и началось в романе действительное сближение Григория и Аксиньи. Следовательно, в этом случае мы, с большой долей вероятия, имеем дело с механическим перемещением цельного эпизода. Перестановку явно вторичного характера, нарушающую определенную первоначальную внутреннюю авторскую логику развития сюжета. Создать такую коллизию в процессе действительной первичной авторской работы над черновым текстом возможно лишь в случае невменяемости автора.

Второй вставкой служат четыре страницы эпизода, описывающие продолжение рыбалки. Вводятся новые важные персонажи: друг Григория, Митька Коршунов, с которым он идет продавать выловленную рыбу купцу Мохову, и дочь купца, Елизавета. Эти четыре страницы имеют первичную нумерацию с 41-й до 44-й страницы, которая зачеркнута, как и на последующих страницах, синим карандашом! Новой нумерации (синим карандашом) на вышеупомянутых восьми страницах не проставлено. Что касается второй вставки, то она интересна тем, что здесь мы также встречаем разрыв и нарушение последовательности событий и внутренней хронологии повествования. Пришедшие к купцам молодые казаки видят перед Елизаветой Моховой: «на блюдечке черная малина». Малина в конце мая – явный анахронизм, а о том, что это не описка, говорит многократное упоминание малины дальше: «пахнет возле нее… черной малиной», «ягодка малины… покоилась в теплых губах…». Заметим, что уже в журнальном издании малина была заменена на клубнику. Если обратиться к страницам с нумерацией “40” и “45”, то появление малины в мае находит свое объяснение: повествование на этих страницах развивается уже в начале августа!

Отметим также еще одно дополнительное обстоятельство, подтверждающее, что реальное время действия в этом эпизоде относится к августу месяцу: просьба Елизаветы к Митьке взять ее на рыбалку, которую она изъявляет в разговоре с Митькой, была выполнена именно в августе, хотя это продолжение развития сюжета читатель встречает лишь во второй части «Тихого Дона». Так что и здесь мы можем констатировать, что имеем дело в рукописи с искусственным, механическим переносом фрагментов с нарушением первично сложившейся хронологии и внутренней связности текста. Отметим также, что на странице рукописи с нумерацией 39?(47) в последний раз встречается отметка о дате: на левом поле страницы написано “28?/ XI”.

И, наконец, третья нумерация (черными чернилами, слева от предыдущих нумераций) страниц начала романа (ранней редакции первой части) появляется в самом начале рукописи после вставки четырех страниц с хорошо известным рассказом о происхождении семьи Мелеховых: «Мелеховский двор на самом краю станицы…». Вставленные эти страницы получают номера с 1-й до 4-ю, эпизод рыбалки – с 5-й по 8-ю, эпизод продажи рыбы у Моховых – с 9-й по 12-ю. И дальше имевшиеся уже страницы получают нумерацию, по сравнению с первоначальной, на 12 номеров большую. Слева – на полях новообразовавшейся первой страницы – дата “15?/ XI”, на четвертой – дата “16?/ XI”. Вот, казалось бы, и все.

8 ноября, как считают шолоховеды во главе со «специалистом»-текстологом Феликсом Кузнецовым (ведь он еще семь лет назад, только получив в свои руки рукопись в декабре 1999 года, во всеуслышание объявил, что все проблемы с шолоховской рукописью уже решены, никаких загадок не осталось), Михаил Шолохов начал работу над романом «Тихий Дон» (очевидно, чтобы никто не перепутал, написал на первой же странице и название) и к 14 ноября сумел написать 15 страниц, каждый день отмечая дату своей работы на полях рукописи. 15 ноября он приостанавливает свое поступательное движение, возвращается к началу и пишет за два дня 4 страницы истории рода Мелеховых. Далее, в тексте появляются два эпизода, связанные с рыбалкой и продажей рыбы Моховым, и дальше Шолохов возобновляет работу над повествованием с прерванного ранее места. На странице 16-й (28 – по третьей нумерации) он ставит число “17?/ XI” и так дальше вплоть до 27 ноября.

А вот теперь, давайте подумаем, как же все это могло получиться? Л.?Колодный и Ф.?Кузнецов неоднократно убеждали нас, что мы имеем дело с черновой рукописью шолоховского романа, что Михаил Шолохов именно 6 ноября приступил к созданию своей эпопеи, давшей ему со временем мировую славу и известность. Но неизбежно возникают некоторые вопросы:

1) Когда, какого числа были написаны Шолоховым вставленные в начале рукописи страницы (№№5–8), посвященные рыбной ловле Григория и его отца? Ведь судя по содержанию этого отрывка, они уже существовали в готовом виде и были лишь перенесены и вставлены на свое место где-то 16 ноября.

2) Тот же вопрос можно задать относительно отрывка, связанного с Лизой Моховой (№№9–12 по третьей, и №№41–44 по первой нумерации) и удивление здесь будет еще значительнее. Судя по содержанию этого фрагмента (малина в мае!) и временным отметкам на полях страниц с близкой нумерацией (№39 – 28 ноября), этот эпизод был уже написан Шолоховым. По крайней мере, мы видим, что представленные нам рукописные листы с первичной нумерацией от №1 до №45 писались последовательно, и на них последовательно наносились даты «создания»: 6 – 14 ноября и 17 – 28 ноября.

Мы видим, что последовательность создания Шолоховым своей рукописи была следующей: сначала начал писать страницы, начиная с №1 (по первой нумерации), посвященные проводам казаков в лагери. В какой-то момент он решил вставить два отрывка по четыре страницы, связанных с утренней рыбалкой («месяц на ущербе»), в связи с чем синим карандашом была зачеркнута старая нумерация страниц и этим же карандашом вписана новая, вторая – увеличенная на 8 страниц. И, наконец, на третьем этапе Шолохов вставляет в начало повествования историю рода Мелеховых – четыре страницы – и в третий раз перенумеровывает все страницы. Но как же в этом случае он мог бы до 15 ноября 1926 года вставить в рукопись страницы, описывающие визит к Моховым, которые, судя и по содержанию, и по «первой» нумерации страниц, были им написаны лишь после 28 ноября?

Конечно, можно просто ограничиться глубокомысленным заключением: «тайна сия велика есть» и не тратить сил на раздумья, что и делают, кстати, все известные «шолоховеды». Мы же выскажем два возможных объяснения, не исключающих, а, возможно, дополняющих друг друга. Первый возможный вывод состоит в том, что даты работы Шолохова, расставленные на полях рукописи – простая бутафория и расставлены задним числом. Но тогда автоматически возникает сомнение – не бутафория ли вообще вся рукопись, претендующая на то, чтобы быть черновой авторской рукописью «Тихого Дона»? Второе возможное объяснение, впрочем, не исключающее первое, может состоять в следующем: характер рукописи – исправление отдельных слов и выражений, а также вносимые композиционные изменения в порядок следования эпизодов, дополнения и т. д. – свидетельствует о работе с уже сложившимся первичным текстом (шолоховского, соавторского, или чужого, авторского, сказать в настоящее время пока не представляется возможным), то есть данной рукописи должны предшествовать страницы другой, более ранней редакции!

Таким образом, факсимильное издание шолоховских рукописей «Тихого Дона» не только не закрывает вопроса о шолоховском плагиате, но обещает, несмотря на все ухищрения «шолоховедов», открыть новые возможности для воссоздания истинной истории возникновения этого удивительного произведения русской литературы ХХ века.

 

А.?Г.?Макаров, С.?Э.?Макарова
Загадки и тайны «Тихого Дона»: десять лет поисков и находок

Прошло чуть более десяти лет с выхода в свет сборника «Загадки и тайны “Тихого Дона”. Итоги независимых исследований текста романа. 1974 – 1994. Том первый»^[i], ставшим в свое время важной вехой на путях раскрытия одной из самых значительных загадок русской литературы ХХ века. Эта книга собрала воедино основные на тот момент исследования, посвященные вопросу об авторстве одного из самых значительных художественных произведений русской литературы последнего столетия^[ii], представила читателям общую картину многочисленных и разнообразных внутренних противоречий в шолоховских текстах, а также дала развернутое обоснование гипотезе о возможном шолоховском плагиате. В целом появление этого сборника дало мощный толчок работам сразу по многим направлениям. Как же развивались исследования в последующее десятилетие?

1. Становление научного «тиходоноведения»

Исследования текста романа. Проблема авторства

Это направление было, безусловно, основным. В 1998 г. вышла в свет работа Марата Тимофеевича Мезенцева «Судьба романов»^[iii], которая стала итогом исследования автором (скончавшимся в 1994 г.) проблемы авторства «Тихого Дона» в течение более чем двух десятилетий. В книге в качестве приложения была также опубликована его статья «Молодой Шолохов», многое проясняющая в биографии будущего нобелевского лауреата. Марат Тимофеевич, длительное время работавший редактором вешенской районной газеты, был хорошо знаком с самим М.?А.?Шолоховым, имел возможность наблюдать и изучать прямо на месте, с «близкого расстояния», как самого «автора», так и историю и обстоятельства «дела» – появления романа «Тихий Дон».

Его работа стала одной из первых фундаментальных работ по демифологизации Михаила Шолохова, документально доказала множественные случаи искажения или придумывания Михаилом Шолоховым фактов своей биографии. Она дала большой фактический материал о раннем периоде биографии Шолохова – его отношения с семьей Громославских, впервые поставила и попыталась разрешить вопрос об истинной дате рождения Шолохова и обстоятельствах и причинах занижения его возраста в последующем. Подробно и на основании архивных документов Мезенцевым была воссоздана картина шолоховских должностных злоупотреблений в 1922 году, которая привела его на скамью подсудимых.

Но наиболее ценным вкладом Мезенцева в «тиходоноведение» была попытка последовательно проведенного сравнительного анализа текста «Тихого Дона», сопоставление его с творчеством Федора Крюкова. Марат Тимофеевич на примере многочисленных совпадений, параллелей показал возможность и вероятность использования Шолоховым рукописи незавершенного большого произведения Федора Крюкова для создания своей версии романа, ставшего известным под именем «Тихий Дон». В компактном виде материал сравнительного анализа М.?Мезенцева в 2000 г. был нами собран и представлен для читателей в отдельной статье^[iv].

Немногим ранее книги М.?Т.?Мезенцева появилось переиздание известной повести дореволюционного писателя, донского казака, офицера и общественного деятеля Ивана Александровича Родионова «Наше преступление»^[v]. Книгу издала исследовательница творчества Ивана Родионова Галина Петровна Стукалова, предпославшая повести большую биографическую исследовательскую статью об этом забытом в наши дни, но широко известном перед революцией русском писателе. Дело в том, что в свое время это имя также связывали с возможным авторством романа «Тихий Дон», но в советскую эпоху имя Родионова, монархиста и активного участника Белого движения, скончавшегося в эмиграции в 1940 г., было полностью вычеркнуто из отечественной литературы. Поэтому уже само переиздание повести «Наше преступление», сделавшей имя автора широко известным в предреволюционные годы, представляло большой интерес. Однако следует отметить, что Г.?П.?Стукалова не ограничилась лишь переизданием, но, проведя большой исследовательский и журналистский поиск, собрала и опубликовала обширный биографический материал о И.?Родионове, в том числе основанный на сохранившемся в зарубежье архиве писателя. Ее вступительная статья «Страница истории России» стала опорной вехой в изучении биографии и творчества И.?А.?Родионова, одного из возможным претендентов на авторство «Тихого Дона»^[vi]. Ее работа по изучению биографии и наследия И.?А.?Родионова продолжилась. В 2008 г. вышла в свет книг «Забытый путь», в которой Г.П.Стукалова опубликовала уникальные материалы из эмигрантского архива писателя, рассказала о судьбе его детей в эмиграции и в России^[vii].

Следующая значительная работа по текстологии «Тихого Дона» появилась в 2000 году и сразу поставила имя автора, Андрея Вадимовича Венкова, в первый ряд исследователей проблемы. Профессиональный историк, преподаватель Ростовского государственного университета, доктор исторических наук, специалист по новейшей истории России и Донского казачества, он попытался скрупулезно изучить «историческое пространство», созданное в романе и выявить источники, которыми пользовался – или мог пользоваться – автор^[viii]. Прежде всего А.?В.?Венков, хорошо ориентируясь в событиях, в которых довелось принимать участие донским казакам в ходе мировой и гражданской войн, дал связную картину того, что «происходит» с казаками на страницах Тихого Дона»: идентификация исторических эпизодов, их география, взаимосвязанность и последовательность. Все это позволило не только установить историческую достоверность описываемого, но и выявить те или иные авторские неточности или ошибки, указать на возможные причины их возникновения и, что особенно важно, выявить характер исторических источников, которыми мог пользоваться автор при написании романа.

А.?В.?Венков убедительно показал сложносоставной характер художественного текста, в основу которого положены фрагменты разного уровня исторической достоверности и художественного значения, принадлежащие, по-видимому, разным авторам. Одним из основных выводов Венкова стало то, что автор «Тихого Дона» при создании эпизодов, относящихся к германской войне 1914 г., писал не столько под непосредственным впечатлением своего участия в войне (или же под воздействием рассказов непосредственных участников военных действий), сколько активно использовал разнообразный газетный и журнальный материал того времени. Другим важным итогом данной работы стал вывод о существовании по крайней мере нескольких независимых литературных источников, тексты которых легли в основу романа «Тихий Дон». При этом, как указывает и обосновывает Венков, активную роль в объединении и редактировании окончательного варианта художественного текста могла принадлежать дореволюционному и советскому писателю Александру Серафимовичу (Попову).

Поиск возможных претендентов на авторство привел исследователя к следующему выводу: в руки М.?А.?Шолохова тем или иным образом попал литературный архив в котором были собраны многочисленные и разнообразные материалы (литературные, исторические, мемуарные, свидетельства участников), относившиеся к истории междоусобной гражданской войны на Дону в 1917–1920 гг. Этот архив, «редакторский портфель», и послужил главным источником в создании шолоховского текста романа. Среди авторов, чьи произведения, тексты могли быть в этом «портфеле», Венков называет донских офицеров и чиновников: Вениамина Попова, Василия Пузанова, Ивана Филиппова.

Появление работ М.?Мезенцева, А.?Венкова нарушило монополию столичных исследователей в вопросе о плагиате и продемонстрировало существование глубокого интереса к данной проблеме далеко за пределами Москвы и Петербурга. Подтверждением этой тенденции стали и многочисленные статьи орловского исследователя Владимира Ивановича Самарина, печатавшиеся несколькими сериями в газете «Орловский вестник» в период с 1996 по 2002 гг. и вышедшие отдельной книгой в 2005 году^[ix]. Наблюдения В.?И.?Самарина, полученные при пристальном и внимательном изучении текста «Тихого Дона», его исторических реалий и взаимосвязанности художественных эпизодов, привлекли общее внимание читателей тонкостью выявленных особенностей текста, убедительностью анализа и интерпретации. Исследование Самарина, вслед за Р.?Медведевым, М.?Мезенцевым, А.?Макаровым и С.?Макаровой развивает традиционную гипотезу об авторстве Федора Крюкова, об использовании Шолоховым незавершенного романа Крюкова в качестве основы своего текста «Тихого Дона», приводит ряд новых убедительных аргументов в пользу этого и подтверждает вторичность творчества Шолохова по отношению к роману – работу со-автора и редактора, а не истинного создателя литературного шедевра.

Проблема авторства и исследования творческой «биографии» М.?А.?Шолохова

Продолжая изучать «географию» работ, посвященных проблеме авторства, мы не можем не отметить того факта, что в эти годы всегда с большим интересом ждали и изучали работы одного из ветеранов «тиходоноведения», Зеева Бар-Селлу, доходившие до читателей из дальней российской «литературной периферии», из Израиля. Уже первые публикации в 80-х годах привлекли общее внимание к его интересным наблюдениям над текстом шолоховского «Тихого Дона». Однако следует отметить здесь, что результаты своих работ З.?Бар-Селла публиковал в основном в израильской периодике, что делало их для российского читателя практически недоступными. Поэтому выход в свет его исследования «“Тихий Дон” против Шолохова» в составе сборника «Загадки и тайны “Тихого Дона”» позволил, наконец, познакомиться с его работами широким кругам читателей современной России.

Помимо критического анализа и разбора многочисленных шолоховских ошибок и несуразностей З.?Бар-Селла вот уже длительное время разрабатывает собственную версию авторства романа. В качестве претендента на авторство несколько лет назад им, в конце концов, было названо имя донского журналиста и писателя, издателя общественно-литературного донского журнала в 1918–1919 гг. «Донская волна», Вениамина Краснушкина, писавшего под псевдонимом Виктор Севский и погибшего в результате красного террора в 1920 году. Однако доказательств и развернутого обоснования своей версии З.?Бар-Селла пока не представил, обещав сделать это позднее, выпустив специальный том, посвященный этому вопросу. А пока автор порадовал читателей развернутым исследованием ряда малоизученных аспектов творчества Михаила Шолохова – обстоятельствам начального периода литературного «творчества» Шолохова, создания «Донских рассказов», а также обстоятельствам многолетних длительных попыток написания романа «Они сражались за Родину». Исследование это вышло в России в издательстве РГГУ в 2005 году^[x] и вызвала широкий интерес.

Исследователь соединил в своей работе детальное изучение дошедших до нас биографических сведений о начале московского периода жизни Михаила Шолохова с тщательным текстологическим анализом текстов его ранних рассказов. З.?Бар-Селла пришел к выводу о том, что, возможно, на ранней стадии становления «пролетарского» писателя ему решающую помощь оказало советская политическая полиция – ОГПУ. По мнению Бар-Селлы прослеживается активная помощь как в устроении повседневной московской жизни Шолохова, так и в продвижении в свет (а может и в написании?!) его первых литературных опытов со стороны кадрового сотрудника ГПУ, большевика с дореволюционным стажем Льва Мирумова (Мирумяна). При этом и авторский стиль, и отдельные детали описания донской жизни в рассказах, как считает Бар-Селла, указывают на участие в их написании нескольких лиц. В итоге исследователь делает вывод о том, что в середине 20-х годов из каких-то внутренних соображений Михаил Шолохов был привлечен органами ГПУ к сотрудничеству и «легендировался» как «молодой пролетарский писатель», что и объясняет в какой-то мере факт появления в дальнейшем в Советской России «белогвардейского» романа «Тихий Дон» под именем Михаила Шолохова. Появление такого произведения не было и не могло быть личной инициативой Шолохова (или А.?Серафимовича), но входило в одобренный и осуществлявшийся ГПУ «проект» создания «пролетарской» литературы, подконтрольной власти.

Приведенные выше соображения и выводы З.?Бар-Селлы выглядят вполне правдоподобно. Еще в 2000 году в нашей работе была высказана мысль о поддержке властями шолоховского «проекта».

«не менее важен другой вопрос – почему смог появиться этот роман в конце 20-х годов на советском литературном небосклоне, как оказался открытым в советских условиях путь произведению, по духу своему антибольшевистскому и антиреволюционному… Шолоховская работа над «Тихим Доном» не могла вестись без одобрения, санкции и поддержки на самом верху советского партийно-идеологического аппарата…»^[xi]

«Никогда бы ни Шолохов, ни Громославский по собственной инициативе не стали строить свои планы материального благополучия, основанного на литературном труде (творческом или компиляторском – не имеет здесь значения) с такой политически сомнительной направленностью как казачье отчаянное сопротивление большевистскому нашествию в годы гражданской войны»^[xii].

Не менее интересна часть исследования З.?Бар-Селлы, посвященная истории написания глав незавершенного романа «Они сражались за Родину». Исследователь предложил оригинальную гипотезу о том, что Шолохов пользовался работой «литературных негров», в числе которых короткое время мог быть и известный писатель Андрей Платонов. Конечно, выводы автора требуют тщательного анализа и проверки – это удел дальнейших работ. Можно сказать лишь, что читатели ожидают появления новых публикаций автора.

Книга Ирины Борисовны Каргиной явилась итогом многолетних поисков и находок, а сам автор зарекомендовал себя в качестве серьезного и авторитетного исследователя. Собранный ею материал стал еще одним ценным источником сведений о ранних годах жизни и деятельности Михаила Шолохова^[xiii]. Дело в том, что ее родной дед, Константин Иванович Каргин, человек яркой и необычной судьбы, уроженец хутора Каргина (с 1918 года – станицы Каргинской), с ранних лет был близко знаком с Михаилом Шолоховым, сидел с ним в школе за одной партой… Сохранившиеся его воспоминания о ранних годах жизни Шолохова, собранные автором, воспоминания многих других казаков, жителей Каргинской и других мест Верхнего Дона, уникальны для воссоздания истинной биографии «пролетарского» писателя, начиная с возраста Шолохова (который в действительности оказывается заниженным на два с половиной года), со сведений о том, как себя вел и проявлял Шолохов в юные годы – в школе, в быту, в общении со сверстниками…

Сообщаемые И.?Б.?Каргиной сведения позволяют не только развеять многие мифологические конструкции в составленной Шолоховым и тщательно поддерживавшейся властями биографии, но и понять происхождение многих из них. Так, например, неоднократно описывавшаяся «классиком» сцена свидания с Нестором Махно в действительности заимствована Шолоховым из рассказов своего друга, Константина Каргина, который не просто лично встречался с «батькой», но и был уведен махновцами с собой в Гуляй-поле, попал в дальнейшем к казакам Русской армии Врангеля и с ними пережил крымскую эвакуацию 1920 года. Не менее удивительной была и последующая судьба Константина Ивановича: учительство, арест, война, плен, долгие годы вынужденной эмиграции, наконец, возвращение в 1959 году на родину.

Но, пожалуй, самое интересное в материале И.?Каргиной – это неизвестные до последнего времени обстоятельства написания Шолоховым первой книги романа «Поднятая целина». Исследователю удалось по крупицам восстановить историю того, как повесть ее деда «Бахчевник» о начавшейся в стране коллективизации, написанная весной 1930 года, летом того же года попала в руки М.?А.?Шолохова и легла в основу первой книги «Поднятой Целины». Литературная карьера К.?И.?Каргина в связи с последними фактами была закончена. Сам писатель исключен из Союза писателей, а творческая судьба окончательно разбита. Отметим в заключение, что опубликована лишь первая часть исследования, продолжение которого автор обещает представить читателям в ближайшее время.

В этой же плоскости можно отметить и нашу книгу «Вокруг “Тихого Дона”: от мифотворчества к поиску истины», вышедшую в 2000 году. С одной стороны, в этой книге была сделана попытка дать обзор состояния дел вокруг проблемы авторства романа «Тихий Дон» и, прежде всего, рассмотреть позицию, принципы действия, приемы и мотивацию широкого круга «официальных» шолоховедов, которые многие годы вели не столько работы по изучению дискуссионных, проблемных моментов, сколько занимались напористой и подчас оголтелой пропагандой, психологической обработкой широкой общественной аудитории, пытаясь этим сохранить в литературе и общественном мнении в неприкосновенности позиции Михаила Шолохова и клана приближенных к нему литературных и общественных деятелей, сложившегося еще в советские времена.

Мы попытались в этой работе показать, что не поиском истины были заняты все эти многочисленные записные «защитники» Шолохова: научные исследования, методы их не интересовали, да и не очень-то были им доступны. А заняты они были поиском способов компрометации своих оппонентов, чтобы «закрыть» публичное обсуждение проблемы шолоховского плагиата. И если в конце 80-х годов ими активно вбрасывались безграмотные и давно опровергнутые рассуждения о «компьютерных» доказательствах авторства Шолохова, то с начала 90-х годов главным стержнем этой пропагандистской кампании стали спекуляции вокруг «найденных» рукописей «Тихого Дона». Этот вопрос о шолоховских рукописях и итогах деятельности «шолоховедов» подробнее будет рассмотрен несколько позже.

Одновременно нами были опубликованы два ценных материала, относившихся к шолоховской биографии. Первое, письмо Александра Лонгиновича Ильского, бывшего в молодые годы (1927–1930) техническим сотрудником редакции «Роман-газеты», хорошо знавшего в то время Шолохова, дружившего с ним и бывшего непосредственным свидетелем событий, связанных с публикацией Шолоховым первых частей своего романа^[xiv]. Информация, которую сообщил нам в своем письме Александр Лонгинович, ставший в последствии крупным ученым-нефтяником, профессором, автором многих книг и учебников, уникальна и проливает свет на ту «литературную кухню», в которой варилось варево «пролетарской литературы» конца 20-х годов.

Вторая группа материалов – несколько иного рода, но также уникальна по своему значению: мы опубликовали ряд сообщений и заявлений казаков Букановской станицы о злоупотреблениях станичного атамана Петра Громославского, будущего тестя Михаила Шолохова. Оказалось, что еще за десяток лет до революции, Громославский отличался корыстным и хищническим поведением, пытаясь всеми правдами и неправдами обогащаться за общественный счет. И что самое интересное – комплект этих бумаг о «злоупотреблениях атамана Букановской станицы…» мы обнаружили в дошедшей до наших дней части архива писателя Федора Крюкова!^[xv] Вот так, оказывается, протянулась неожиданная нить, связавшая жизненные пути литературного клана Шолоховых – Громославских и общепризнанного на Дону и в России дореволюционного писателя Федора Крюкова.

Федор Дмитриевич Крюков – возможный автор «Тихого Дона»?

Особое положение среди исследований по проблеме авторства заняли наши работы, посвященные разработке вопроса о возможном авторстве Федора Крюкова. За прошедшее десятилетие нами фактически был предпринят целый цикл исследований и публикаций, посвященных Федору Дмитриевичу Крюкову, его литературному наследию, сохранившимся неопубликованным архивным материалам, биографии, исследованию литературного стиля, текстологии и т. д. Основным здесь можно считать вышедшую в 2001 г. монографию «Цветок-Татарник»^[xvi], в которую вошли помимо уже публиковавшегося в «Загадках и тайнах» исследования по текстологии «Тихого Дона», также и материалы по атрибуции основной части художественного текста романа. Мы попытались рассмотреть гипотезу об авторстве Федора Крюкова и в своем исследовании дали на него положительный ответ. Прежде всего, как нам представляется, удалось показать, что историческое пространство «Тихого Дона»: знания и представления о жизни Дона, его географии, истории, психологии и мировоззрении, описания событий мирной жизни, германской войны и в особенности – начавшейся в 1917 году революции и гражданской войны, освободительного движения казачества против большевистского насилия и «расказачивания» – все это близко или вполне совпадает с тем, что думал, как видел происходившее, как писал в те годы Федор Дмитриевич Крюков.

Мы обнаружили и продемонстрировали многочисленные параллели и совпадения (стилистические, образные, лексические и т. п.), существующие между произведениями Крюкова и «Тихим Доном». Пафос тех эпизодов романа, которые посвящены рассказу о казачьем сопротивлении установлению большевистской власти на Дону, практически совпадает с пафосом известных публицистических выступлений Крюкова в 1918?–?1919 годах. Например, в сцене начала верхнедонского восстания в 28-й главе шестой части, на взмыленном коне появляется безымянный седой старик и, обращаясь к казакам (среди которых стоит и жадно слушает его слова Григорий Мелехов), призывает их подняться на спасение и защиту родины – как будто сам «наш Дон седой» из известного стихотворения Федора Крюкова врывается могучим потоком на страницы романа… «Вскипит, взволнуется и кликнет клич – клич чести и свободы...» Призыв услышан, борьба закипает, и вот уже только снежная пыль из-под копыт Мелеховского коня свидетельствует о том, что слова «старика» услышаны и приняты всем сердцем... «Кипит волной, зовет на бой родимый Дон... За честь отчизны, за казачье имя кипит, волнуется, шумит седой наш Дон – родимый край!»^[xvii]

Роман «Тихий Дон» не просто «белогвардейский» роман, т. е. написанный с позиций противоположной стороны в междоусобной борьбе. Это книга о верности родной земле, о противоречиях реальной жизни в годы нового смутного времени и, в конце концов, о жертвенной беззаветной борьбе против нашествия на нее разрушительных враждебных сил – за свободу и право на вольную жизнь. И здесь мы обнаруживаем полное совпадение позиции Ф.?Д.?Крюкова, насколько она нам известна из его немногочисленных публикаций 1918?–?1919 гг., с идейным внутренним стержнем романа, который прослеживается на всем его протяжении, если убрать позднейшие соавторские напластования. «Необоримым Цветком-Татарником мыслю я и родное свое Казачество, не приникшее к пыли и праху придорожному, в безжизненном просторе распятой родины», – писал Федор Крюков в ноябре 1919 года в своей последней прижизненной публикации. И не случайно, по нашему убеждению, среди действительных, реальных географических названий, которые встречает читатель в романе «Тихий Дон», есть лишь один вымышленный, но центральный для всего разворачивающегося действия, где живут и страдают, побеждают и погибают герои тихого Дона – хутор Татарский, название которого восходит, вероятно, к крюковскому образу родного края – цветка-татарника.

И еще одна важная общая черта была нами обнаружена в произведениях Крюкова и в «Тихом Доне»: это многочисленные и разнообразные «песенные» эпизоды, органично вплетенные в художественную ткань романа, сюжетные коллизии исторические перипетии. Казачья народная песня – явление яркое и уникальное, она отражает саму душу простого народа, и здесь мы нашли практически полное совпадение «звучания» песни у Крюкова и в романе: в стилистике эпизодов, в используемой богатой и разнообразной лексике, детальной проработке голосовых «партий», исполняемых разными героями. Чрезвычайно важно воздействие песни на сердца его персонажей, через песню раскрываются многие скрытые стороны души героев, все это, благодаря таланту автора, мы встречаем в рассказах и повестях Крюкова и в романе «Тихий Дон». «…он безумно любил свои родные казачьи песни, особенно старинные, и не было ни одной песни, которой бы он не знал. Казачья песня это была страсть Ф. Д.», – писал о Крюкове уже в эмиграции хорошо знавший его Д.?Ветютнев, – «для Крюкова “дикие”, степные мотивы были молитвой. С какой любовью он записывал песни! У него их было множество…»^[xviii] У Михаила Шолохова так филигранно выписанных «песенных» эпизодов мы не найдем больше нигде, ни в одной другой книге, вышедшей под его именем за полвека его литературной жизни.

В итоге, в этой работе была детально представлена и аргументирована гипотеза о возможном авторстве Федора Крюкова, на то время – наиболее проработанная и обоснованная. Заметим здесь, что такого подробного текстологического обоснования относительно авторства других выдвигавшихся претендентов на сегодняшний день исследователями пока не представлено. Однако следует сказать, что полученные нами наблюдениями мы не рассматривали в качестве окончательного доказательства выдвинутой гипотезы. Дело здесь заключалось в том, что до настоящего времени мы не располагаем достаточной информацией как о жизни и творчестве самого Федора Крюкова, особенно в последние, трагические годы его жизни (1917–1920), так и плохо представляем его литературное наследие, многие работы его просто неизвестны и недоступны исследователям, архивные и библиотечные фонды содержат лишь разрозненные материалы – газетные, журнальные, книжные, архивные, относящиеся ко времени гражданской войны в России и последующей эмиграции. Остается неразгаданной судьба крюковского архива. Поэтому одновременно с текстологическими исследованиями нами был предпринят ряд шагов по изданию как произведений Крюкова, так и материалов, относящихся к его биографии.

Первым изданием в этом ряду стала небольшая книжечка, увидевшая свет одновременно с книгой «Цветок-Татарник» и вобравшая в себя описание первых «сполохов» разгоравшейся на Юге России гражданской войны^[xix]. Примечательна она стала тем, что «начало Гражданской войны» дано глазами трех русских писателей, которые в самом начале 1918 года вблизи наблюдали наступавшую общую анархию и распад всех социальных связей, нараставшую волну насилия и разрушений – и тогда же смогли написать об этом. Трое этих ценных свидетелей были известными к тому времени русскими писателями, вышли из казачьей среды и были тесно с ней связаны, а в дальнейшем – каждый из них не остался равнодушным зрителем, а принял в последующих событиях гражданской войны активно участие. Писатели эти – Петр Николаевич Краснов, будущий Донской атаман, Федор Дмитриевич Крюков – депутат и секретарь Войскового круга и редактор «Донских ведомостей», и Иван Александрович Родионов, близкий соратник генерала Корнилова, друг и сподвижник Донских атаманов Каледина и Краснова.

В следующем, 2002 году было осуществлено переиздание редчайшей книги, изданной первоначально народной казачьей интеллигенцией Усть-Медведицкой станицы в 1918 г. в честь известного и любимого ими их земляка, Ф.?Д.?Крюкова, двадцатипятилетнего юбилея начала его писательской деятельности^[xx]. Сборник этот, «Родимый край», содержит поистине бесценные сведения как о самом писателе и его творчестве, так и об отношении к нему его земляков и позволяет нам более отчетливо представить и трагическую жизнь тех лет, и условия существования и творчества писателя. Особенно интересной представляется статья местного педагога, Сергея Пинуса, «Бытописатель Дона», посвященная характеристике творчества Федора Крюкова. В дополнение к сборнику в книге была опубликована о Крюкове большая академическая статья Александра Андреевича Зайца, петербургского исследователя творчества Федора Крюкова, в свое время вместе с тележурналистом Виктором Правдюком организовавшем в 1990–1992 гг. цикл передач «Истина дороже» на ленинградском телевидении, в которых впервые был поднят вопрос и об авторстве «Тихого Дона», и о творчестве и судьбе писателя Федора Крюкова^[xxi].

Новым значительным шагом в исследовании творчества и жизни писателя стало издание в 2004 г. неизвестной до последнего времени, не публиковавшейся рукописи Крюкова – его исторического исследования об обстоятельствах булавинского восстания казаков на Дону в эпоху Петра I^[xxii]. В этой работе Крюков впервые предстает не просто как писатель-беллетрист, а как серьезный историк, интересующийся обстоятельствами и причинами событий, давшим в свое время толчок к кардинальным переменам в исторической жизни и судьбах донского казачества. С одной стороны, эта работа говорит о том, что Федор Дмитриевич, имея отличное образование – Петербургский Историко-филологический институт – глубоко интересовался историей родного края и хорошо разбирался в причинах и обстоятельствах, определявших его историческую судьбу. Это знание, безусловно, пригодилось ему спустя десятилетие, когда он, избранный депутатом Государственной Думы, подготовил и произнес в ее стенах ставшую тогда же широко известной речь о нуждах казачества. С другой стороны, меняется представление о личности писателя, широте интересов и его творческих возможностях. И, наконец, еще одно измерение – мы обнаруживаем новые, ранее не проявлявшиеся нити, связывающие творчество Крюкова и «Тихий Дон». Изучение текста рукописи «Булавинского бунта» показало, что практически все исторические реминисценции «Тихого Дона» восходят к эпохе именно Булавинского восстания. При этом в романе мы встречаем многие сюжеты, образы, лексику близкие или совпадающие с ранней исторической (никогда не публиковавшейся!) работой Крюкова^[xxiii].

И как драгоценное жемчужное зерно мы в завершение его рассказа о переломном моменте в исторической судьбе донского казачества находим строфы старинной исторической казачьей песни, сложенной в память тем кровавым и трагическим событиям далекой старины: «Чем-то наша славная земелюшка распахана?…» И песня эта, как пишет Крюков, «поется казаками и теперь. И напев, и слова ее полны горькой и жгучей скорби». Эта старинная песня проходит через все творчество Крюкова. Встречаясь еще в раннем рассказе из эпохи булавинского возмущения «Шульгинская расправа» (1894 г.), Крюков приводит эти же самые строки в своей редакционной статье «Живые вести» в самый разгар противобольшевистской борьбы весной 1919 года. И слова песни, сложенные о жестоких и кровавых временах казалось далекой старины, служат ему важным сопоставлением с современностью – с той вакханалией насилия, крови и лжи, которая разлилась по всей России в результате «углубления» революции 1917 г.

«Казалось, что вся скорбь, вся туга и тоска, и горячая жалоба, вылившаяся в этой печальной старинной песне, есть только исторический памятник, поэтическое свидетельство пережитых народных страданий, которым в новом историческом укладе нет места.

Но они вернулись, времена отживших испытаний и мук, времена туги великой. Пришли и сели в «переднем» углу нашей жизни… И нам немного потребовалось для того, чтобы загнать эту жизнь в звериные норы, залить ее кровью, заполнить ужасами!» ^[xxiv]

Но эти же самые слова старинной песни, которые, как объяснил нам Федор Крюков, олицетворяют связь времен, характеризуют наступившие революционные времена как «тугу великую», возврат к временам дикости и звериной жестокости, встречаем мы и в «Тихом Доне», в качестве одного из его эпиграфов! Круг замкнулся, мы впервые получили прямое указание на существующую связь между Федором Дмитриевичем Крюковым и романом «Тихий Дон». Последующие поиски и открытия, как мы надеемся, должны привести нас к новым открытиям и разрешению, наконец, всех «загадок» романа.

Возрастание общего интереса к личности и творчеству Федора Крюкова

Многолетние работы и публикации, посвященные Федору Крюкову, вызвали среди читателей нарастающий интерес к его личности и творчеству. Свидетелем этого явились, во-первых, публикации писателя Юрия Кувалдина, приуроченные к 135-летию со дня рождения^[xxv]. Его очерки, посвященные как Федору Крюкову, так и проблеме шолоховского плагиата, в яркой и убедительной форме представляют читателю талантливый образ «забытого» русского писателя, противопоставляя ему образ Шолохова – плагиатора и «пролетарского» писателя. Широкую пропаганду своих представлений и оценок в юбилейный «шолоховский» 2005 год Юрий Кувалдин провел на интернет-форумах «Литературной газеты». При этом своими работами, пропагандой фактически всего имеющегося корпуса текстов по проблеме шолоховского плагиата, «вывешиванием» на сайтах текстов различных произведений Ф.?Д.?Крюкова он привлек внимание очень широкой аудитории читателей как к личности и к работам Крюкова, так и к дискуссии и различной аргументации по вопросу о шолоховском плагиате.

Нельзя не отметить здесь и еще одного исследователя, который вот уже более десяти лет уверенно отстаивает гипотезу о том, что автором «Тихого Дона» был Федор Крюков^[xxvi]. Более того, в своих работах Анатолий Иванович Сидорченко занял радикальную позицию: он считает, что М.?А.?Шолохов вообще не был писателем, в своей жизни не написал ни строчки – за него соавторскую работу по редактированию и переписыванию крюковских текстов выполняли его тесть, Петр Громославский, и Александр Серафимович. Книги А.?И.?Сидорченко отличают резко выраженный радикализм тона и выводов. Отчасти это можно объяснить наличием многочисленных интересных и тонких философских наблюдений автора по многим вопросам текстологии «Тихого Дона» и биографии Шолохова – многие из открытий автора будут востребованы будущими исследователями. Но имеется и иное измерение: как нам представляется, резкость тона и радикальность суждений связана также и с многолетней порочной практикой «шолоховедов», которые вопреки всем традициям общения и взаимодействия внутри научного сообщества, длительное время отказывались вести какой-либо конструктивный диалог со своими оппонентами, опускаясь подчас до их шельмования и грубых подтасовок. Поэтому не удивительно, что Анатолий Сидорченко апеллирует в своих книгах уже не к «шолоховедам» (с ними он, очевидно, уже не рассчитывает на возможность какого-либо «разумного» общения), а прямо к Президенту России для восстановления справедливости в отношении «национального достояния» России – романа «Тихий Дон» и его автора, Федора Крюкова.

В наше время книга в массовом восприятии постепенно отходит на второй план, ее замещают такими средствами коммуникации как кино и телевидение. Поэтому важно отметить здесь и состоявшуюся премьеру – прорыв «заговора» молчания вокруг личности Федора Крюкова – создание и презентация документального фильма «Казак». Авторский коллектив фильма (И. Сафаров, Т. Сергеева и др.) сумели создать интересный рассказ о жизни Крюкова, показать памятные места, связанные с пребыванием в Орле, на Дону, в Петербурге. Очень интересно прошло представление фильма 23 мая 2005 года в Москве (одновременно была представлена и книга В.?И.?Самарина «Страсти по “Тихому Дону”»), на котором прозвучали интересные выступления Роя Александровича Медведева, Елены Цезаревны Чуковской, Неи Марковны Зоркой и др. Стенограмма вечера, а также большая статья, посвященная современному состоянию проблемы авторства романа «Тихий Дон» были опубликованы в конце 2006 г.^[xxvii]

Достойным продолжением исследований и публикаций последних полутора десятилетий, связанных с именем Федора Крюкова, стало появившееся в 2007 году исследование ростовского филолога Людмилы Малюковой^[xxviii]. В своей монографии она поставила перед собой задачу углубленного и системного анализа жизни и творчества писателя, «впервые так глубоко и колоритно воспевшего жизнь и быт казачьего Дона». И следует отметить, что задача эта автором была разрешена весьма успешно. Л.?Малюкова показывает нам, как постепенно складывалось и развивалось мастерство писателя, неразрывно связанное с его укорененностью в русской жизни, глубоким и тонким пониманием ее особенностей и противоречий.

На какую бы сторону этой жизни не обращал своего внимания писатель, он сумел увидеть и художественно отобразить не только внешние ее проявления, но и глубинные черты народной жизни, психики, тонко прочувствовать и передать движения и устремления души окружавших его русских людей самого разного происхождения и положения: далекое ли прошлое донской земли (Гулебщики, Шульгинская расправа, Булавинский бунт), повседневная ли жизнь казачьего хутора, станицы, семьи (Казачка, В родных местах, На речке лазоревой, Спутники, Мечты, Офицерша), военная ли служба казака (Шквал, Шаг на месте, Речь в государственной Думе 13 июня 1906 г.), вопросы ли образования, школы, местной интеллигенции (Из дневника учителя Васюхина, Картинки школьной жизни, Неопалимая купина), православный ли русский мир (К источнику исцеления, Без огня, Сеть мирская), брожение в народе и отражение революционных событий в народной массе (Мать, Полчаса, Зыбь) и, наконец, нарастающие изменения русской жизни в связи с начавшейся войной, а позднее – революцией 1917 года (Мельком [1917], Обвал, Новое, В углу).

Следует также отметить успешную работу автора по реконструкции настроений, мыслей и переживаний Ф.?Д.?Крюкова в связи с начавшейся войной с Германией, последовавшем февральском перевороте и разразившейся в результате всего войной гражданской.

Относительно темы авторства романа «Тихий Дон». Л.?Н.?Малюкова сознательно поставила и продекларировала задачу отделить тему жизни и творчества писателя Крюкова и вопрос авторства романа «Тихий Дон». Такую постановку следует признать вполне логичной и оправданной: Федор Крюков, писатель и общественный деятель, представляет большой интерес сам по себе независимо от связи с авторством прославленного романа. Но тем неожиданней и для автора, и для читателей следует признать получившийся у нее результат, результат, может быть, совершенно ею непредвиденный. Пытаясь без предубеждения и предвзятости рассмотреть и воссоздать творческий образ Федора Крюкова, Л.?Малюкова обозначила такую широту интересов, многосторонность личности, глубину и тонкость понимания русской жизни писателем, что, сама того не желая, поставила его в один ряд с романом-эпопеей «Тихий Дон».

Из ее исследования непосредственно вытекает два фундаментальных вывода. Первое, масштаб личности и таланта писателя Федора Крюкова соразмерен, сопоставим с «Тихим Доном». И второе, ничего похожего у Михаила Шолохова на его творческом и жизненном пути мы не обнаруживаем – ни в какой форме, ни в малейшей степени! Нигде на шестидесятилетнем литературном пути Шолохова мы не встретим последовательного развития понимания окружавшей его жизни, ее художественного отображения, каких-либо последовательных попыток проникновения в тайны прошедших трагических событий российской истории, их художественного осмысления и отображения. «Донские рассказы» не только современниками и позднейшими литературоведами, но и самим М.?А.?Шолоховым, причем неоднократно, признавались лишь за робкие, «ученические» попытки молодого, начинающего литератора. «Тихий Дон» во всей своей силе и глубине появляется перед современниками внезапно и сразу, как какое-то чудо, не оставляя после себя никакого творческого продолжения. И эта его, «Тихого Дона», черта разделила и читателей, и литературоведов, вообще научное сообщество на две части, на два лагеря: на тех, кто «верит в чудо» и старается облачить его в научные или наукообразные «одежды» («совместить несовместимое», дело принципиально, оставаясь в границах системы научного знания, невозможное), и на тех кто, работая в области научного знания, в чудеса не верит и старается найти действительные корни, основу – генезис – произведения, ставшего одновременно и наиболее известным, и наиболее загадочным произведением русской литературы первой половины ХХ века.

Особо следует упомянуть тему, затронутую автором в своем послесловии: о ее беседах с Петром Севостьяновичем Косовым, историком, современным активистом казачьего движения на Дону, много способствовавшем выходу в свет книги Л.?Малюковой.

Оказалось, что П.?С.?Косов был не только хорошо знаком с Марией Акимовной Асеевой, длительное время поддерживал с ней отношения, но и был участником одной важной истории, связанной с пропажей вещей из крюковского архива. Об этом инциденте сохранилось свидетельство независимого участника, доверителя Марии Акимовны – Нины Ивановны Сергеевой, через которую по суду и пыталась Мария Акимовна добиться от Косова возвращения этих вещей.

Косов получил как-то от Марии Акимовны две хранившиеся у нее вещи, имевшие отношение к Федору Дмитриевичу. Со временем они у Косова «затерялись» и он, не имея возможности возвратить их Асеевой, вызвал этим крайнее ее возмущение. Этим двум предметам М.?А.?Асеева придавала настолько большое значение как прямым свидетельствам, указаниям на работу Крюкова над неопубликованным романом, «заимствованным» позднее Шолоховым в свой «Тихий Дон», что пыталась даже получить обратно эти вещи через суд и партийную организацию, в которой состоял Косов. Что же это были за предметы?

По словам Косова это, во-первых, была «открытка с пометками рукою Ф.?Крюкова». Некоторые свидетели уточняют: это была открытка 1911 года, написанная А.?С.?Серафимовичем, который, приехав на Дон и проживая в станице Краснокутской, относительно недалеко от Крюкова, бывшего в тот момент в своей родной Глазуновской станице, спрашивал, как идет у Крюкова работа над его «большой вещью» и просил прислать для прочтения готовые главы, если они у Крюкова уже имеются. Мы видим, что такая открытка была бы действительно важным указанием на возможную работу Крюкова над «большой вещью», и свидетельством того, что А.?Серафимович, друг Крюкова в предреволюционные годы и будущий литературный «крестный отец» Шолохова в советские времена, был в курсе работы Ф.?Крюкова над романом.

Вторым предметом, из-за которого «отношения между Петром Севостьяновичем и Марией Акимовной несколько осложнились» была, по свидетельству проживающей ныне в Подмосковье Нины Ивановны Сергеевой, не «злосчастная памятка» (как говорит Косов), а «Памятная книжка» по Войску Донскому – перечень всех должностных лиц, с указанием их полного имени и звания – за 1908 год, где рукою Федора Крюкова (как он привык обычно делать) были выбраны имена и фамилии его будущих персонажей и в том числе была Крюковым подчеркнута фамилия Мелихов!

Значение, которое придавала Мария Акимовна этой «Памятной книжке» было настолько велико, что Нина Ивановна Сергеева, по доверенности, выданной М.?А.?Асеевой, подала заявление в народный суд с требованием заставить Косова вернуть взятые им предметы. К сожалению, дело не было рассмотрено в связи с кончиной Марии Акимовны.

Заметим, что действие в романе «Тихий Дон», согласно нашим исследованиям, начинает разворачиваться в мае 1911 года. Мы видим, что обе пропавшие вещи, о которых так глухо и неуверенно рассказал П.?С.?Косов Людмиле Малюковой, вовсе не являются малозначащими и могли бы многое добавить в прояснение истории архива и творческого наследия Федора Крюкова. Однако вещи эти, находясь в руках Косова, исчезли с нашего горизонта, и остается лишь надеяться, что со временем они объявятся и выйдут снова «на поверхность».

В целом в отношении книги Л.?Малюковой можно сказать, что она стала не просто одной из первых и удачных попыток описания творческого пути русского писателя – автору удалось большее. Создано цельное и глубокое описание жизненного и творческого пути Ф.?Д.?Крюкова, мимо которого не пройдет ни один будущий исследователь русской литературы начала ХХ века.

Серафимович как главный «соавтор» «Тихого Дона»?

Тема участия Александра Серафимовича, одного из «патриархов» советской пролетарской литературы 1920-х годов, в создании шолоховской версии «Тихого Дона» стоит несколько отдельно от работ других исследователей, занимающихся проблемой авторства. Начиная с первых работ (И.?Медведевой-Томашевской, А.?Солженицына, Р.?Медведева) предположения об активном участии Серафимовича в написании романа, его редактировании, переписывании и подгонке к советским требованиям, высказывались неоднократно. Основания для этого имелись: и поведение Серафимовича в деле публикации романа, активная поддержка Шолохова, начиная еще с «Донских рассказов», и выступление против распространявшихся слухов о шолоховском плагиате, и полное молчание о широко известном в его родных краях и его личном друге – дореволюционном писателе Федоре Крюкове. Однако на первых порах попыток детально исследовать этот вопрос, провести текстологический анализ произведений Серафимовича и Шолохова практически не было, если не считать нескольких газетных статей петербургского исследователя М.?А.?Аникина.

Первые наблюдения были получены и сформулированы в уже упоминавшейся нами выше работе А.?В.?Венкова в 2000 г.: «А.?С.?Серафимович правил сведенные в одну рукопись произведения (видимо, незаконченные) нескольких авторов и, возможно, добавил от себя некоторые образы и несколько глав, касающихся революционных событий…»^[xxix]

В 2001 году появилась пионерская работа коллектива филологов Петербургского университета (М. А. Марусенко, Б. А. Бессонов, Л. М. Богданов, Н. Е. Мясоедова.) совместно с М. Аникиным, которые попытались решить вопрос о возможном авторстве Серафимовича методами математической лингвистики, основываясь на своих оригинальных методиках распознавания текста^[xxx]. Предварительный вывод из своего исследования авторы сформулировали следующим образом: «В целом, на данном этапе наиболее вероятной представляется гипотеза о том, что основным автором романа «Тихий Дон» является А. Серафимович, который написал роман в соавторстве с М. Шолоховым (либо используя его тексты), а также используя тексты Ф. Крюкова и С. Голоушева (Глаголя)»^[xxxi]. Конечно, получены интересные результаты, которые неизбежно должны привлечь к себе пристальное внимание. Однако их следует рассматривать все же как предварительные, требующие всесторонней проверки в дальнейших исследованиях.

В последующие годы появилось несколько публикаций нового автора, которые, казалось бы, подтверждают, хотя бы отчасти, возможность участия Серафимовича в создании романа. Исследователь С. В. Корягин, известный своими многочисленными публикациями, прежде всего по донской генеалогии, выпустил несколько книг, посвященных анализу текста «Тихого Дона», исторической достоверности описываемых в нем событий, выявлению встречающихся в нем ошибок и преднамеренных искажений исторического повествования^[xxxii]. Общее отношение автора к проблеме, очевидно, еще не сложилось окончательно, подчас мы встречаем в разных его работах выводы противоречащие друг другу. Например, в своей книге «Шолохов, Крюков или…?» Корягин пишет о «бессмысленности» самой постановки вопроса об авторстве «Тихого Дона», а уже через год, в новой работе «Александр Серафимович – автор “Тихого Дона”?» он уже ставит вопрос об авторстве Серафимовича. Но все подобные шатания и шероховатости можно простить автору, если принять во внимание тот новый материал, который он предлагает читателю.

Прежде всего, важны его многочисленные наблюдения над искажением донской дореволюционной жизни в изображении Шолохова. Корягин показывает многочисленные случаи авторской фальсификации и даже прямой клеветы на характер повседневной жизни казаков, на взаимоотношения в семье и на военной службе. И здесь убедительно звучат его выводы о возможном происхождении всех этих «накладок» – похожую тенденцию в описании казачества, в отношении к нему Корягин обнаруживает в произведениях Александра Серафимовича. Даже уродства в семейных отношениях, встречаемые в романе, находят, по мнению Корягина, параллели в личной жизни Серафимовича.

Таким образом, в своих работах С.?Корягин подтвердил необходимость пристального изучения творчества и биографии А.?Серафимовича, в связи с его возможным участием в создании романа «Тихий Дон». И еще один аспект деятельности С.?Корягина заслуживает быть отмеченным: его публикаторская деятельность. В приложении к его книгам автор опубликовал множество редких и малодоступных исследователям статей и материалов из газет и журналов времен гражданской войны. Чудом сохранившиеся в спецхранах или эмигрантских хранилищах, они не только доносят до нас «воздух эпохи», но и дают бесценный материал о многих участниках исторических событий тех лет: Каледине и Корнилове, Подтелкове и Кривошлыкове, Краснове и Крюкове.

2. «Шолоховедение» наших дней: попытки поддержания шолоховского мифа

В 2000 г. в своей книге «Вокруг “Тихого Дона”: от мифотворчества к поиску истины» мы уже дали основательный анализ состояния современного шолоховедения. Фактически на данный момент ситуация мало в чем изменилась. Шолоховедение имеет тенденцию к «устареванию». Сходят с арены и из жизни представители старой когорты, и адекватной замены им на данный момент нет и, вероятно, не предвидится. Не помогут в этом отношении ни официальные празднования шолоховских юбилеев (как уже доказано исследователями, не имеющими отношения к реальности – М.?Шолохов родился в 1902–1903 гг.), ни присуждения специальных шолоховских премий и именных шолоховских названий бывшим педагогическим институтам страны… Возможности старого шолоховедения, основанные на идеологическом восхвалении и мифологизации М.?А.?Шолохова, иссякли, а популярность самой «системы» и ее адептов не привлекает современное поколение исследователей. Что касается обычной читающей публики, то уместно еще раз повторить, что интерес к чтению книг неуклонно падает, вытесняясь телевидением и компьютером. Неудивительным поэтому выглядит то, что включенный в школьную программу «Тихий Дон» не только не осмысливается в полном объеме, но зачастую дается ученикам вразнобой по главам для пересказывания общей аудитории. В этом отношении интересным сравнительным материалом может послужить анализ писем читающей публики 30-х гг., опубликованных ИМЛИ без комментариев, как приложение к книге Н.?В.?Корниенко^[xxxiii], которые сумели заметить и общую «белогврадейскую» направленность романа, и многие аномалии и нестыковки текста, сюжетных линий и исторических событий.

Интересный факт: молодых «крюковедов» становится все больше и больше. Открытие в постперестроечное время забытого имени Федора Крюкова, его биографии и немногочисленных произведений высветило поистине титаническую фигуру русского предреволюционного писателя и мыслителя, человека с большой буквы и неординарной судьбы. Его личность стала путеводной звездой и ориентиром для современного поколения русских исследователей.

Вынуждены были признать талант и заслуги Федора Дмитриевича Крюкова и сами шолоховеды. Но делается это по-прежнему с позиций «клановости»: максимально дистанцировать Федора Крюкова от авторства «Тихого Дона», мол, ему и так «достаточно» таланта и регалий, чтобы стоять в ряду известных донских писателей. Выходит, что без «Тихого Дона», с одними «Донскими рассказами», Шолохову этой позиции не занять бы. Ставка на замалчивание имени Крюкова в советское время, принижение его писательского таланта в переходные, перестроечные годы окончательно провалилась, равно, как и исчезла монополия на информацию и публикацию исследовательских результатов. Всеобщая компьютеризация и доступ к различным программам лишили шолоховедов «того и единственного и неопровержимого компьютерного доказательства авторства Шолохова», сфабрикованного группой Г.?Хьетсо по неофициальному заказу советских инстанций.

За прошедшее десятилетие «шолоховедение» начало выходить из того «паранаучного» состояния, в котором оно фактически пребывало первое десятилетие открытого обсуждения проблемы авторства романа «Тихий Дон». Ниже мы не ставим перед собой задачу дать полный обзор работ «шолоховедов». Это выходит за рамки настоящего сборника и малопродуктивно, поскольку уровень большинства работ невысок, либо связан с проблемой авторства лишь косвенно, через разработку отдельных биографических или литературоведческих тем частного характера. К тому же слишком часто отсутствовал системный и непредвзятый подход к предмету исследования. Остановимся лишь на главных тенденциях, как они видятся нам – со стороны.

Чем же на сегодняшний день является «шолоховедение», в чем заключаются особенности его методов, приемы работы, на каких принципах строятся рассуждения и цепочки доказательств?

В последнее десятилетие нами несколько раз поднимался и рассматривался вопрос о содержательной оценке того устойчивого явления в российской гуманитарной науке и шире, в обществе, которое можно объединить под условным названием «шолоховедение». В кавычки мы помещаем это слово не случайно, ибо еще семь лет назад нами была дана оценка этого направления деятельности в научном и гуманитарном сообществе как вненаучной, идеологизированной – направленной на создание и развитие шолоховского мифа в целях сохранения и консервации позиций определенной группы лиц, материальное и социальное положение которых было напрямую связано с его существованием и развитием^[xxxiv]. Поскольку в течение длительного времени обсуждение проблемы авторства «шолоховедами» и ведение ими дискуссии было дано как бы на откуп журналистам или писателям (таким как Лев Колодный или Валентин Осипов), уровень рассуждений и аргументации оставался крайне низким. Лишь изредка можно было встретить работу, выдержанную в традиционных для науки подходах. И только в начале нового столетия, когда после вторичной «находки» шолоховских рукописей романа «шолоховеды» почувствовали себя уверенней, появились попытки опровергнуть своих оппонентов, действуя в рамках традиционных методов: публикуя документы и воспоминания, касающиеся шолоховской биографии, разрабатывая отдельные литературоведческие и филологические проблемы его творчества, изучая исторические события, связанные с художественным повествованием и характер их отображения в романе. Итак, отметим главные черты современного «шолоховедения».

Несамостоятельность в постановке проблемы

Во-первых, оно не самостоятельно и не свободно в постановке самой проблемы. Научный метод всегда предполагает предварительное рассмотрение предмета исследования – обстоятельств дела, выявление фактов во всем их многообразии, их системный анализ, установление наблюдающихся при этом неоднозначностей и внутренних противоречий прежде, чем делать окончательные умозаключения – не задаваясь какой-либо априорной установкой или гипотезой. И лишь после такой всесторонней «подготовки» осуществляется формулировка основных целей и задач будущих исследований, последовательность поиска новых данных для разрешения основных нерешенных вопросов, касающихся предмета исследования. В случае «Тихого Дона» проблема авторства означает решение вопроса о том, на какие источники, исторические и литературные, устные и письменные, опирался Шолохов в своей работе над романом, мог ли он в одиночку, самостоятельно – не как «соавтор», создать художественный текст, отразивший целую эпоху русской жизни со всеми ее перипетиями и противоречиями – в трагический и переломный момент ее истории. В том же, что он в какой-то мере работал над созданием текста, почти никто из современных исследователей не сомневается, вопрос заключается лишь – в какой?

«Шолоховеды», однако, всегда старались уходить от постановки этого главного вопроса и стремились свернуть обсуждение в «юридическое» русло, а именно, имеются ли на тот или иной момент времени твердые доказательства шолоховского плагиата. К каждому новому факту или доводу своих оппонентов они подходят с крайних позиций: доказывает ли он (естественно, взятый сам по себе, в отдельности) факт плагиата или нет? Но такой подход не может быть признан ни научным, ни продуктивным. Сама проблема – сомнение в авторстве Шолохова, видного общественного и политического деятеля советской эпохи (да, и политического, ведь он был членом ЦК и занимал важное место в идеологической иерархии советского общества) – в связи с закрытостью и конспиративностью функционирования советского социума – заведомо не может иметь никаких доказательных фактов, лежащих на поверхности. Тайные нити управления были хорошо скрыты от посторонних глаз. Поэтому требуются время, ум и много усилий, чтобы распутать клубок «загадок и тайн», доставшийся нам в наследство от того времени, чтобы постепенно приоткрылась для нас дверь в прошлое и мы могли бы по крупицам воссоздать наше истинную историю, трагическую историю России. А требовать от исследователей сразу ответа на все вопросы – удел людей либо случайных в науке, либо недостойных, злонамеренных, преследующих лишь свои частные интересы.

Характерным примером такого подхода служит вышедший в юбилейном 2005 году 800-страничный folio Ф.?Ф.?Кузнецова, члена-корреспондента РАН и бывшего директора (в тот время) ИМЛИ им. А.?М.?Горького^[xxxv]. Знакомство с рассуждениями и анализом, собранными в его книге, показало, что они, прежде всего, отталкиваются в постановке задачи, предметах исследования, дискуссионных темах от работ его оппонентов, фактически являясь вторичными по отношению к ним, имеют узкую направленность – опровержения сомнений, выдвигаемых конкретными авторами в отношении шолоховского авторства. А опыт работы в этой области, знания исторических реалий, навыки текстологических исследований оказались у Феликса Кузнецова слишком слабыми, чтобы не только разрешить, но даже и правильно поставить основные дискуссионные проблемы текстологии романа.

Собрав в своей книге большое количество фактологичского материала (данные по биографии Шолохова, свидетельства П.?Кудинова, извлечения из следственного дела Х.?Ермакова и многое другое), Ф.?Кузнецов пытается как бы укрыться за этими горами фактов, не понимая, что сами по себе эти «монбланы» ни о чем не свидетельствуют. Противная сторона выдвигает со своей стороны свои «эвересты» фактов. И решение проблемы лежит в иной плоскости – в плоскости интерпретации, системного анализа всей совокупности накопленных данных, поскольку интерпретация-то имеющихся фактов зачастую неоднозначна, возможны разные, вплоть до прямо противоположных, выводы. А этого сделать устаревшие шолоховеды не способны. Не будем здесь останавливаться на подробном разборе Кузнецовской работы, читатели могут найти оный в нашей статье, опубликованный практически сразу после выхода этого folio в 2005 г.^[xxxvi]

Схожие наблюдения можно высказать относительно работ известного американского исследователя творчества М.?Шолохова, русского по происхождению, Германа Ермолаева. Он уже более четверти века как включился в дискуссию относительно авторства «Тихого Дона», написал в свое время серьезные критические замечания на книги И.?Н.?Медведевой-Томашевской и Р.?А.?Медведева^[xxxvii]. Но по существу своих работ, основанных подчас на обработке и анализе большого текстологического материала, Г.?Ермолаев занимается не решением вопроса об авторстве, а, в сущности – опровержением своих оппонентов, причем подчас – не очень успешного.

Во-вторых, в его работах можно наблюдать еще одну особенность, характерную для работ «шолоховедов» – отсутствие системности в подходе и анализе проблемы. Выдвигая каждый раз тот или иной аргумент, он подходит к решению задачи выборочно, даже не ставя перед собой вопроса о согласовании всего множества наблюдаемых фактов между собой. Например, если в «Тихом Доне», в отличие от произведений Федора Крюкова, часто встречаются те или иные характерные обороты, части речи или специфические грамматические построения фраз, характерные и для других произведений Шолохова, то это вовсе не означает, как считает Г.?Ермолаев, доказательства шолоховского авторства романа «Тихий Дон»! Ермолаев пропускает в своих рассуждениях важнейшее звено в цепи научных рассуждений: доказательство единственности делаемого им вывода. Еще два десятка лет назад отвечая Г.?Ермолаеву Рой Медведев писал, что следовало бы прежде изучить, в каких местах текста романа встречаются характерные для Шолохова выражения и обороты – ведь они могли попасть в роман через те шолоховские дополнения и редактирования, которые встречаются на всем протяжении романа и видны «невооруженным глазом».

Как пример именно такого распределения в тексте романа результатов шолоховского творчества можно привести результаты наших наблюдений над распределением в тексте романа употреблений слова «черт» и его производных. Оказалось, что эта специфическая лексика – «чертовщина» – совершенно чуждая дореволюционной православной традиции в речи казаков (прорва чертова, ляда чертова, черт его знает, к черту, сволочь проклятая, сто чертей тебе в душу, старая чертовка, черт их всех перебьет, черт их удержит, к чертовой матери, черт меня дернул), в романе возникает далеко не сразу, но лишь с середины текста. И встречается именно в тех местах, которые можно рассматривать как шолоховские вставки и дописывания чужого авторского текста^[xxxviii].

Нежелание вести содержательный диалог с оппонентами

Наиболее существенной чертой «шолоховедения» можно считать стойкое нежелание вести какой-либо содержательный диалог со своими оппонентами. Метод их действий, который устойчиво встречается в их работах все последние два десятилетия, сводится к тому, что они уклоняются от анализа и обсуждения фактов и предположений, выдвигаемых противниками авторства Шолохова. При этом они либо полностью замалчивают те или иные фактические данные, либо просто игнорируют существование тех или иных исследователей и их работ. А для дискуссий либо выбирают отдельные, вырванные из общего контекста фрагменты этих работ, либо, что чаще, подменяют мысли и утверждения исследователей собственными конструкциями, которые и берутся в дальнейшем «успешно» опровергать. При этом, проведя успешный штурм очередного сконструированного ими воздушного замка, «шолоховеды» имеют привычку шумно и торжественно пропагандировать свою очередную «победу» над оппонентами в СМИ. Рассмотрим это явление на примере Г.?Ермолаева, одного из наиболее «солидных» исследователей-шолоховедов, стремившегося все-таки выдерживать традиционный академический стиль работы.

Герман Ермолаев, с таким тщанием занимавшийся критикой незавершенной работы «Стремя “Тихого Дона”», позднее практически обошел своим вниманием многие интереснейшие текстологические открытия З.?Бар-Селлы, А.?В.?Венкова. В последнем случае он просто уклонился от рассмотрения обстоятельного анализа военных эпизодов в «Тихом Доне», относящихся к войне германской и гражданской, который открывает путь к пониманию происхождения многих эпизодов романа. А ведь можно уверенно заявлять, что в будущем без анализа, сделанного А.?Венковым в своей книге, не может состояться ни один серьезный разговор об исторических реалиях и текстологии романа.

Фактически полностью проигнорировал Г.?Ермолаев работы Марата Тимофеевича Мезенцева, который первым дал развернутый сравнительный анализ произведений Крюкова и романа «Тихий Дон». Например, уголовное преследование Михаила Шолохова во время работы продинспектором в станице Букановской в 1922 году в связи с его махинациями с взиманием продналога, вследствие чего был занижен его возраст и скрыта настоящая дата рождения – факт документально установленный М.?Т.?Мезенцевым. Однако, на протяжении многих лет он так и не был открыто и честно признан сообществом «шолоховедов», включая и Г.?Ермолаева. Приведем еще один, весьма характерный пример односторонности, «однобокости», а в действительности – предвзятости и ангажированности американского профессора-шолоховеда.

Говоря о «философии жизни» у М.?А.?Шолохова, рассматривая роль природы в романе, исследователь обращается к известной концовке второй книги «Тихого Дона», когда на могиле Валета старик-старовер устанавливает крест с характерной надписью. Далее идут рассуждения Германа Ермолаева о «пантеистических» взглядах Михаила Шолохова^[xxxix]. Но какие же основании имеются у Г.?Ермолаева полностью игнорировать работу Марата Тимофеевича Мезенцева, где утверждается, что происхождение этого фрагмента текста восходит к стихотворению А.?Голенищева-Кутузова, любимого поэта Федора Крюкова.

Более того, эта же самая тема, в таком же звучании встречается и у самого Крюкова в годы гражданской войны, в его стихотворении в прозе 1918 года.

 

А.?Голенищев-Кутузов	Ф.?Д.?Крюков. Край родной	«Тихий Дон»
В годину смут, унынья и разврата / Не осуждай заблудшегося брата; / Но, ополчась молитвой и крестом, / Пред гордостью – свою смиряй гордыню, / Пред злобою – любви познай святыню / И духа тьмы казни в себе самом...[xl]	Во дни безвременья, в годину смутную развала и паденья духа, я, ненавидя и любя, слезами горькими оплакивал тебя, мой край родной...	В годину смуты и разврата не осудите братья брата

 

Выстраивается единый идейный и образный эволюционный ряд, который может служить доказательством в пользу авторства Крюкова. И, что важно, у Германа Ермолаева нет никаких доводов, опровергающих или дающих иное объяснение этому факту – остается одно, замалчивать и игнорировать оппонента, делать вид, что ни Марата Мезенцева, ни его работ он не читал – их как бы не существовало. Что ж, отсутствие доказательств – тоже доказательство, причем весьма красноречивое! Что уж говорить о методах работы других «шолохведов», на фоне которых работы того же Германа Ермолаева выглядят образцом академичности!

Что же касается наших книг и статей, то за последние полтора десятилетия Герман Ермолаев (как, впрочем, и все остальные «шолоховеды», начиная с Ф.?Кузнецова и В.?Васильева) так и не удосужился по существу рассмотреть ни одно из наших наблюдений или открытий. Практически он проигнорировал наши работы, и понятно почему – у него нет аргументов против выявленных нами фактов, свидетельствующих о плагиате Шолохова. Здесь и различные датировки Шолоховым одних и тех же событий в разных местах повествования, говорящие о его непонимании соотношения разных частей текста между собой – то есть вторичности его творчества по отношению к самому роману. Это и его, Шолохова, грубые ошибки, касающиеся исторических реалий, свидетельствующие о низком уровне представлений о событиях, описывать которые он взялся, хотя в других местах текста встречаются в то же время уникальные сведения об этих же событиях^[xli].

Полностью проигнорировал Герман Ермолаев наши наблюдения о том, что практически все природные явления, описанные в первых частях романа, достоверны и соответствуют реальной погодной и природной обстановке предвоенных лет (1911–1912 гг.)^[xlii]. А ведь это должно свидетельствовать о том, что автор работал над романом еще в предвоенные годы, находясь под непосредственным впечатлением от наблюдавшихся им природных явлений и вводя их сразу в художественную ткань своего повествования. Такой же участи подверглись наши наблюдения над фронтовыми эпизодами романа, когда нам удалось показать что повествование во всех сюжетных линиях раздваивается, события войны происходят то на одном, то на другом фронте (а Шолохов подразумевает лишь один!), что прямо указывает на сложный и механический, бездумный характер соединения различных авторских версий, редакций романа при его соавторской обработке и дописывании^[xliii]. Повторим еще раз: за десять лет «шолоховедами» не написано ни одной статьи, ни одной рецензии, которые бы по существу и добросовестно рассмотрели представленные нами факты и соображения.

«Шолоховедение» как иллюстрация кризиса современной гуманитарной науки

В 2004 году нами была опубликована неизвестная рукопись ранней исторической работы Ф.?Д.?Крюкова о булавинском бунте, в которой имеется страница с собственноручной записью рукою Крюкова текста старинной исторической казачьей песни. Песня эта, встречающаяся на творческом пути Крюкова еще дважды, в то же время стоит эпиграфом к «Тихому Дону». Впервые удалось выявить ниточку, доказательство (хотя и косвенное, однако, лиха беда – начало) прямой связи Федора Крюкова и романа «Тихий Дон». Но Феликс Кузнецов несмотря ни на что осмеливается утверждать в своем 800-страничном «талмуде», что на сегодняшний день «противниками авторства Шолохова» не представлено ни одного доказательства, ни одной страницы рукописи в подтверждение авторства Крюкова. Такое заявление – прямая передержка, явная демонстрация своей научной недобросовестности. Либо, что еще хуже, просто отсутствие интереса и незнание работ противной стороны, предвзятость и непрофессионализм в своей работе.

Другой характерный пример научной недобросовестности дал нам В.?В.?Васильев, бывший одним из ведущих «шолоховедов» ИМЛИ. Так, раннюю совершенно самостоятельную работу Ф.?Д.?Крюкова «Булавинский бунт»,^[xliv] с более поздними добавлениями – он смешивает и отождествляет с опубликованным в 1894 г. художественным очерком Крюкова «Шульгинская расправа»^[xlv]. Что поволяет Васильеву уйти от обсуждения по существу открывающихся в неизвестной рукописи новых данных, характеризующих творческий путь Крюкова и демонстрирующих общие места и параллели с текстом романа «Тихий Дон». В.?Васильев, действуя в русле традиционного «шолоховедения» позволяет себе просто «не заметить» многократно подчеркиваемый нами факт: тема булавинского восстания имеет особое значение как для формирования представлений самого Крюкова, так и для «Тихого Дона». В романе практически все встречающиеся исторические реминисценции относятся именно к эпохе и событиям булавинского движения. Более того, как было нами показано^[xlvi], все «булавинские» фрагменты «Тихого Дона» имеют лексические и образные совпадения и параллели с тем, что было написано Ф.?Д.?Крюковым тремя десятилетиями ранее в своей неопубликованной исторической работе. Не постеснялся наш «ученый муж» и пойти на прямой обман, утверждая, на пример, что Ф.?Д.?Крюков умолчал «в своих произведениях о восстании на верхнем Дону, впервые нашедшем достойное отражение в третьей книге шолоховского «Тихого Дона». А как же, спросим мы, очерк Крюкова «После красных гостей», посвященный целиком пребыванию красных в казачьих станицах верхнего Дона?

Многие десятилетия наши шолоховеды твердят, что Федор Крюков не писал «большой вещи», что известны лишь его произведения в жанре очерка и рассказа. При этом полностью игнорировали высказанные еще Роем Медведевым предположения о том, что сама жизнь, ее трагическое развитие на просторах России могла обратить талант Крюкова на создание широкого полотна о народной трагедии казачества в годы революции и гражданской войны. Наши «шолоховеды», даже имея академические звания и регалии, не удосужились снизойти до черновой работы и хотя бы просто исследовать те немногие тексты Крюковы, которые дошли до наших дней. Приведем ниже строки Федора Дмитриевича, написанные в далеком 1919-м году сразу после освобождения родных мест Верхнего Дона от «красных гостей», в которых Крюков прямо пишет, мечтает о том, что, может быть

«придет когда-нибудь время – беспристранный, эпически спокойный повествователь с достаточной полнотой и последовательностью изобразит ту картину, которую сейчас в силах передать лишь сухой протокол, – картину крестных мук Дона Тихого, картину великой скорби, ужасов и унижения, смердящего торжества подлости и продажного предательства, общей испуганной немоты и общего порыва возмущения души народной, очищенной великим страданием.

Может быть волшебной силой художественного слова облекуться в плоть безмолвные обугленные руины хуторов и станиц, горестные братские могилы и одинокие холмики под новыми крестами, в траве белеющие кости... Зазвучит живыми голосами степной простор, поглотивший звуки орудий, гул и лязг, топот копыт и гиканье лавы, песню торжества и стон предсмертный... Может быть, отойдя на расстояние, в исцеляющую даль времени, будет создано целостное отображение великой туги народной, беды казачьей.

Сейчас это сделать нет сил. Слишком близки, слишком свежи, остро и жгуче болезненны кровавые раны и язвы гвоздиные, зияющие на теле родного края. Слишком изнемогает от животрепещущей близости это сердце в тисках тошной тоски и стыда горючего, бессильной злобы и горького терзания...»^[xlvii]

Такое намеренное и очевидное игнорирование аргументации и фактологии оппонентов, выразительно свидетельствует об уровне современного «шолоховедения» и компрометирует российскую академическую науку и литературоведение, в рядах которых пытались «расположиться» такие шолоховеды как Ф.?Кузнецов и В.?Васильев.

Следует отметить, что подобное поведение наших оппонентов не является чем-то совершенно необычным для сегодняшней гуманитарной науки. Более того, оно вполне типично и связано с глубоким кризисом, переживаемым научным сообществом в последнее время. Востребованность науки в современной России, переживающей всесторонний системный кризис, резко упала. Научное гуманитарное сообщество, и ранее далеко не всегда бывшее на уровне задач, выдвигавшихся современностью, стоит перед проблемой простого физического выживания. Научный и исследовательский поиск все чаще заменяется имитацией этой деятельности, не рассчитанной на получение конечного результата.

Вот, например, ИМЛИ им. А.?М.?Горького издает сборник работ, посвященных Михаилу Шолохову^[xlviii], в котором публикуются интересные и важные материалы, касающиеся восприятия современниками творчества Шолохова. Стенограмма острой дискуссии, разгоревшейся на заседании Комитета по присуждению Сталинских премий, в связи с выдвижением на эту премию романа «Тихий Дон» очень ярко показывает неоднозначное восприятие романа такими видными представителями советской культуры, как Александр Фадеев и Александр Довженко. Их возражения против присуждения Михаилу Шолохову Сталинской премии подтверждают вывод, сделанный много позже многими исследователями (в том числе и нами), о том, что по своему содержанию «Тихий Дон» – роман если не «антисоветский», то, во всяком случае – «несоветский», выпадавший из общего потока литературы того времени.

Это «выпадение» ясно видели и отмечали современники, о чем свидетельствуют письма читателей 1930-х годов, опубликованные тем же ИМЛИ. Но, возвращаясь к методам работы современных «шолоховедов», никто из этих ученых мужей не задался целью как-то объяснить, интерпретировать публикуемые ими материалы. Ведь получается, что не какие-то маргиналы, «враги Шолохова», придумали вздорные обвинения против него, а Александр Фадеев в 1940 году говорит, что у Шолохова носитель советских идей, Мишка Кошевой, «абсолютный подлец». Это Александр Довженко утверждал тогда же, что роман создает впечатление: «Пришла революция, Советская власть, большевики – разорили тихий Дон, разогнали, натравили брата на брата, сына на отца, мужа на жену; довели до оскудения страну ... заразили триппером, сифилисом, посеяли грязь, злобу... погнали сильных, с темпераментом людей в бандиты... И на этом дело кончилось»^[xlix].

Такой подход к проблеме, культивируемый «шолоховедами» в течение длительного времени, породил в их среде сильное чувство скрытой неуверенности в собственных силах, в своей аргументации, сознание собственной научной неполноценности или несостоятельности. Для компенсации этого состояния возникла потребность в выработке, выдвижении «абсолютного» аргумента в подтверждении своей позиции. Два десятилетия тому назад на роль такого аргумента выдвигалась работа группы Г.?Хьетсо по компьютерному анализу текстов «Тихого Дона», Шолохова и Крюкова. Однако довольно быстро стала ясна неудовлетворительность как самой постановки этого исследования, так и интерпретации полученных результатов^[l].

Поэтому с 1990 году на первый план выдвинулась многократно и широко разрекламированная в прессе и среди научной общественности «находка» шолоховской рукописи первых пяти частей романа «Тихий Дон». Более подробно вопрос с этой рукописью будет рассмотрен нами ниже, в следующей статье, но уже здесь мы можем уверенно предсказать, что и эта «карта» шолоховедения будет непременно бита.

Никакие остроумные находки и ухищрения в аргументации не могут заменить здорового функционирования научного гуманитарного сообщества. Случайные и разрозненные рассуждения, карточные домики доморощенных гипотез, игнорирование традиционных методов научного исследования – короче говоря, отсутствие твердой академической традиции в гуманитарном научном сообществе, превалирование конформистских и узкоэгоистических, клановых интересов и мотиваций в повседневной деятельности продолжает тянуть современное «шолоховедение» в болотную трясину выполнения социальных заказов сегодняшнего дня – поддержания и даже реставрации отживших советских мифов трагической истории донского казачества.

Примечания

---

^[i] Загадки и тайны «Тихого Дона». Итоги независимых исследований текста романа. 1974–1994. – Самара. P.?S. пресс. 1996.

^[ii] За ее бортом остались, правда, работа Роя Александровича Медведева «Загадки творческой биографии М.?А.?Шолохова» и исследование Марата Тимофеевича Мезенцева «Судьбы романов» (ранее публиковались лишь фрагментарно: Р. А.?Медведев. «Если бы «Тихий Дон» вышел анонимно? – «Вопросы литературы», 1989, № 8; М.?Т.?Мезенцев. Судьба романа. – «Вопросы литературы», 1991, № 2), которые составители сборника планировали опубликовать во второй томе «Загадок…». К сожалению продолжение издания по независящим причинам не состоялось, работа М.?Т.?Мезенцева была выпущена в том же издательстве отдельной книжечкой, а книга Р.?А.?Медведева на русском языке остается не опубликованной и по сей день.

^[iii] М.?Т.?Мезенцев. Судьба романов. – Самара: P.S. пресс. 1998.

^[iv] Произведения Ф.?Д.?Крюкова и «Тихий Дон»: опыт сравнения (По материалам книги М.?Т.?Мезенцева «Судьба романов») // А.?Г.?Макаров, С.?Э.?Макарова. Вокруг «Тихого Дона»: от мифотворчества к поиску истины. – М.: Пробел, 2000, с. 85–94.

^[v] И.?А.?Родионов. Наше преступление, М., Глосса, 1997.

^[vi] Г.?С.?Стукалова. «Страница истории России» // В кн.: И.?А.?Родионов. Наше преступление, М., 1997.

^[vii] Иван Родионов. Забытый путь. Из архивов писателя: письма, дневниковые записи, воспоминания, проза. – М.: «АИРО–XXI». 2008 г.

^[viii] А.?В.?Венков. «Тихий Дон»: источниковая база и проблема авторства. – Ростов н/Д. Терра. 2000.

^[ix] В.?И.?Самарин. Страсти по «Тихому Дону». – М.: АИРО–ХХ. 2004.

^[x] Зеев Бар-Селла. Литературный котлован. Проект «писатель Шолохов». – М.: РГГУ. 2005.

^[xi] А.?Г.?Макаров, С.?Э.?Макарова. Вокруг «Тихого Дона»: от мифотворчества к поиску истины. – М.: Пробел, 2000, с. 96.

^[xii] Там же, с. 98.

^[xiii] И.?Б.?Каргина. Букет бессмертников. Константин Каргин и Михаил Шолохов: неизвестные страницы творческой биографии. – М.: АИРО–ХХI. 2007.

^[xiv] К истории публикации романа в 1928 г. Александр Лонгинович Ильский рассказывает // А.?Г.?Макаров, С.?Э.?Макарова. Вокруг «Тихого Дона»… С. 64–75.

^[xv] Атаман Букановской станицы Петр Громославский и его дела. Три документа из личного архива Федора Крюкова // А.?Г.?Макаров, С.?Э.?Макарова. Вокруг «Тихого Дона»… С. 76–84.

^[xvi] А.?Г.?Макаров, С.?Э.?Макарова. Цветок–Татарник. В поисках автора “Тихого Дона”: от Михаила Шолохова к Федору Крюкову. М.: «АИРО–ХХ». 2001.

^[xvii] Указ. соч., с. 416–419.

^[xviii] Указ. соч., с. 483.

^[xix] В углу: начало Гражданской войны глазами русских писателей. Краснов. Крюков. Родионов. Сост. А.?Г. и С.?Э. Макаровы. М.: «АИРО–ХХ». 2001.

^[xx] Родимый край. Сборник, посвященный двадцатипятилетию литературной деятельности Ф.?Д.?Крюкова (1893–1918) // Федору Крюкову, певцу Тихого Дона. К 110-летию начала литературной деятельности. – М.: «АИРО–ХХ». 2002, с. 1–64.

^[xxi] А.?А.?Заяц. Биография писателя Федора Крюкова // «Федору Крюкову…», с. 66–79.

^[xxii] Булавинский бунт (1707–1708 гг.) Этюд из истории отношений Петра В. к Донским казакам. Неизвестная рукопись из Донского архива Федора Крюкова. М.: АИРО–ХХ; СПб.: Дмитрий Буланин. 2004.

^[xxiii] Л.?Н.?Дода. Исторические параллели Федора Крюкова // «Булавинский бунт…», с. 7–14; А.?Г.?Макаров, С.?Э.?Макарова. Неизвестная рукопись из Донского архива Ф.?Д.?Крюкова // «Булавинский бунт…», с. 15–39.

^[xxiv] Донские ведомости, 21 мая (3 июня) 1919 г.

^[xxv] Ю.?Кувалдин. Певец тихого Дона Федор Крюков // Наша улица. 2005. № 2(63). С. 2–35; Ю.?Кувалдин. «Что такое Шолохов?» // Наша улица. 2005. № 10(71). С. 80–94; Ю.?Кувалдин. «Душа Федора Крюкова» // Наша улица, 2006. № 2(75). С. 2–12; Н.?Краснова. «Федор Крюков и Александр Тиняков» // Наша улица. 2006. № 2(75). С. 13–25.

^[xxvi] А.?С.?Сидорченко. «Александр Солженицын. Евреи в СССР и в будущей России. Анатолий Сидорченко. Soli deo Gloria! – «Тиходонская трагедия Федора Крюкова». – Славянск. 2000; А.?С.?Сидорченко. Москва. Кремль. Президенту России Владимиру Путину. – Санк-Петербург–Славянск–Москва. 2003; А.?С.?Сидорченко. Читай, Россия! «Тихий Дон» своего сына, донского героя-казака Федора Крюкова!!! – Славянск, 2004.

^[xxvii] В тени «Тихого Дона». Федор Крюков – забытый русский писатель. «Серия «АИРО – научные доклады и дискуссии. Темы для XXI века». Выпуск 21. Сост. А.?Г.?Макаров, С.?Э.?Макарова. – М.: «АИРО–XXI». 2006.

Стенограмма вечера 23 мая 2005 г. // В тени «Тихого Дона»… С. 11–31; Т.?Сергеева. «Казак». Фильм о «забытом» русском писателе // В тени «Тихого Дона»… С. 32–34; А.?Г.?Макаров, С.?Э.?Макарова. «Тихий Дон» – нерешенная загадка русской литературы ХХ века // В тени «Тихого Дона»… С. 35–55.

^[xxviii] Л.?Н.?Малюкова. «И покатился с грохотом обвал…» Судьба и творчество Ф.?Д.?Крюкова. Ростов-на-Дону: Дониздат. 2007.

^[xxix] А.?В.?Венков. Указ. соч. Глава «Александр Серафимович и его возможное участие. С. 354–362.

^[xxx] М.?А.?Марусенко, Б.?А.?Бессонов, Л.?М.?Богданов, М.?А.?Аникин, Н.?Е.?Мясоедова. «Темные воды “Тихого Дона”» // В поисках потерянного автора. – СПб.: СПГУ. 2001. С. 107–188.

^[xxxi] Там же. С. 176.

^[xxxii] С.?В.?Корягин. Шолохов, Крюков или…? – М. 2005; С.?В.?Корягин. – Александр Серафимович – автор «Тихого Дона»? – М. 2006. С.?В.?Корягин. «Тихого Дон»: «черные пятна». Как уродовали историю казачества. М.: Яуза; Эксмо. 2006.

^[xxxiii] «Прошу ответить по существу…» Письма читателей о «Поднятой целине и «Тихом Доне». 1933–1938 гг. Публикация // Н.?В.?Корниенко. «Сказано русским языком…» Андрей Платонов и Михаил Шолохов: встречи в русской литературе. М.: ИМЛИ. 2003. Приложение. С. 432–520.

^[xxxiv] А.?Г.?Макаров, С.?Э.?Макарова. Шолоховский миф в конце ХХ века // Вокруг «Тихого Дона»… С. 6–40; А.?Г.?Макаров, С.?Э.?Макарова. Литературное «шолоховедение». Научное наследие советской эпохи // А.?Г.?Макаров, С.?Э.?Макарова. Цветок-Татарник… С. 29–52.

^[xxxv] Ф.?Ф.?Кузнецов. «“Тихий Дон”: судьба и правда великого романа». М. 2004.

^[xxxvi] А.?Г.?Макаров, С.?Э.?Макарова. Неюбилейные мысли. Удалось ли научить «шолоховедов» работать? // В.?И.?Самарин. Страсти по «Тихому Дону»…, приложение. С. 175–207.

^[xxxvii] Г.?С.?Ермолаев. Михаил Шолохов и его творчество. СПб.: Академический проект. 2000.

^[xxxviii] А.?Г.?Макаров, С.?Э.?Макарова. Цветок–Татарник… С. 249–257.

^[xxxix] Г.?С.?Ермолаев. Указ. соч. С. 95.

^[xl] М.?Т.?Мезенцев. Судьба романов… С. 75–76.

^[xli] А.?Г.?Макаров, С.?Э.?Макарова. Цветок–Татарник… С. 161–170.

^[xlii] Там же. С. 280–307.

^[xliii] Там же. С. 308–356.

^[xliv] Фактически – исторический этюд. Опубликован нами в 2004 г. По жанру – является настоящей исторической работой-исследованием. Со всем присущим этому жанру аппаратом: цитатами, ссылками на многочисленные источники, последовательным изложением темы и резюмирующими итоговыми выводами, которые, в добавок, полемизируют с официальной на тот момент точкой зрения.

^[xlv] В.?В.?Васильев. Цветы лазоревые и полынь горькая. О посмертной славе, судьбе и творчестве Федора Крюкова // Ф.?Д.?Крюков. Родимый край. Рассказы. Очерки. – М.: МГГУ им. М.?А.?Шолохова. 2007. С. 13.

^[xlvi] А.?Г.?Макаров, С.?Э.?Макарова. Неизвестная рукопись из Донского архива Ф.?Д.?Крюкова // «Булавинский бунт…» С. 26–38.

^[xlvii] Ф.?Д.?Крюков. После красных гостей. Донские ведомости. 7, 17 августа 1919 г.

^[xlviii] Новое о Михаиле Шолохове. М.: Наследие. 2004.

^[xlix] А.?Г.?Макаров, С.?Э.?Макарова. «Тихий Дон» – нерешенная загадка русской литературы ХХ века // В тени «Тихого Дона»… С. 38–39.

^[l] Л.?З.?Аксенова(Сова), Е.?В.?Вертель. О скандинавской версии авторства «Тихого Дона» // Загадки и тайны «Тихого Дона»… С. 179–194.

«Тихий Дон»: два романа в одном тексте. Трагический путь России в ХХ веке

Вопрос об авторстве романа «Тихий Дон» возник в литературной среде практически сразу после появления его в Советской России. Однако начало открытому обсуждению его положило выход в свет в 1974 году в Русском Зарубежье книги И.?Н.?Медведевой-Томашевской «Стремя “Тихого Дона”»[i], а в России оно стало возможным уже в горбачевскую эпоху «гласности», стартовав с газетных статей М.?Т.?Мезенцева[ii] и нескольких публикаций в журнале «Вопросы литературы» в 1989–1991 гг.[iii] Итогом этого первого периода обсуждения проблем авторства известного романа стал вышедший в 1996 г. сборник «Загадки и тайны “Тихого Дона”. Независимые исследования текста романа. 1974–1994»[iv]. За прошедшие с момента выхода этого знаменательного сборника полтора десятилетия исследования проблемы авторства, многочисленные, разносторонние и обстоятельные, настолько продвинули вперед решение этого вопроса, что, можно сказать, вопрос авторства получил, наконец, признание и занял свое, хотя пока еще скромное, место в научном литературоведении.

Настоящий сборник как бы подводит итог последовавшему, весьма плодотворному периоду исследований одного из самых значительных произведений Русской литературы первой половины ХХ века. Он собрал работы многих авторов, успешно потрудившихся над углублением нашего понимания текста романа, истории его создания, изучением биографий и творчества возможных претендентов на авторство, а также публикацию редких материалов и документов по этой проблеме. Дело теперь – за читателем, который должен оценить точность и обоснованность наблюдений и выводов проведенных исследований. Однако прежде чем предложить весь этот собранный материал на суд читателя, представляется необходимым сказать несколько слов обо всей этой проблеме в целом.

Нельзя не заметить, что, несмотря на все научные достижения, открытия и обнародование множества новых фактов и наблюдений по данному вопросу, накал страстей и эмоций за тридцать пять лет не спадает. Чем же вызвано такое состояние, казалось бы, чисто научного вопроса, связанного с текстологией и филологией? Совершенно очевидно, что спорящие стороны, отстаивающие каждая свою позицию и порой не слышащие оппонентов, вкладывают в весь этот спор какой-то более глубокий смысл, придают ему большее значение, чем это могло бы быть в случае разрешения простого научного спора или проблемы. Попытаемся разобраться.

Можно этот же вопрос сформулировать в иной плоскости: а нужно ли сегодня, по прошествию многих лет, заниматься вопросом авторства произведения, получившего признание всего мира? Что несет для сегодняшнего дня, для литературы уточнение тех или иных подробностей истории создания романа? Зачем современному читателю, давно уже включившего полюбившиеся образы героев «Тихого Дона» в собственный избранный мир художественного пространства отечественной литературы, погружаться в сложные хитросплетения споров о противоречиях шолоховского текста, о происхождении романа и возможных иных претендентах на его авторство? Чтобы ответить на этот простой вопрос следует углубиться в художественный мир «Тихого Дона» и уяснить, о чем он, чем являлся и является роман для русского читателя.

Эпоха «Тихого Дона» – это время крушения российского общества и государства в начале ХХ века, время бедствий сначала большой и кровопролитной войны германской, а потом – еще более кровопролитной войны, войны гражданской, разразившейся в России после Революции 1917 года. Таким образом, автор «Тихого Дона» воссоздает картины гибели исторической России, прерывание ее многовековой истории, и последовавших неимоверных страданий и испытаний самого русского народа. При этом автор пытается увидеть, разгадать причины возникшей катастрофической ломки народной жизни, возникновения братоубийственной брани, показать внутренний противоречивый мир народной массы, одновременно страдающей от хаоса нового Смутного времени и борющейся за восстановление нормальных традиционных условий народной жизни. Поэтому мы можем сказать, что и сегодня «Тихий Дон» сохраняет свою актуальность, он выступает посланием той трагической эпохи к потомкам. Посланием, в котором сконцентрированы чувства и устремления, боль утрат и ярость стремления к жизни и справедливости поколения русских людей, накрытых волной революционного цунами и, казалось, ушедших, канувших в лету без следа.

Вокруг чего же возникает и длится спор? Что разделяет тяжущиеся стороны? Вопрос авторства романа на сегодняшний день, по крайней мере в одной его части, можно считать решенным: издание «тиходонских рукописей» окончательно подтверждает факт шолоховского плагиата. Те многочисленные и самые разнообразные противоречия и несоответствия, существующие в тексте романа и никаким разумным образом необъяснимые с точки зрения существования у этого текста только одного автора, получили новое прочное подтверждение – собственноручно написанные листы шолоховской рукописи. Не случайно М.?А.?Шолохов не торопился обнародовать или отдать на архивное государственное хранение свои рукописные страницы, они слишком явно и наглядно демонстрируют несамостоятельный характер его работы над романом. Подробный разбор и анализ шолоховских рукописей читатель найдет в настоящем сборнике.

Почему же простые и ясные, вполне укладывающиеся в рамки традиционных академических процедур, действия и выводы вызывают такое яростное неприятие в стане так называемых «шолоховедов» (настрой которых воспринимает значительно более широкий круг современных читателей). Как нам представляется, глубокие различия связаны с существованием в опубликованном шолоховском тексте «Тихого Дона» двух различных художественных миров – двух разных романов. И линия раздела пролегает через мировоззрение. Два лагеря «читателей» романа разделены разным отношением к прошлому и настоящему, они борются за различное «прочтение» романа, а, следовательно, и за различное видение и понимание истории России революционной поры.

Какое же видение предлагают нам вслед за самим Михаилом Александровичем «шолоховеды»? Неоднократно уже писалось, что в тексте «Тихого Дона» явно прослеживается редакторская правка соавтора, переориентировавшего роман на советские рельсы, приспособлявшая эпический рассказ о народной борьбе и сопротивлении насильственной большевизации донского казачества к реалиям и потребностям советского общества 20-х – 30-х гг. В этой правке угадывается несколько основных направлений действий. Первое, мотивы борьбы казаков сводятся к случайным причинам, прежде всего связанными с «произволом на местах», отрицается возможность существования глубокой мотивации народного сопротивления в гражданской войне. Второе, само поведение основных персонажей снижено и искажено в сторону демонстрации отсутствия «субъектности», то есть герои романа не объединены общим совместным побуждением, мотивом, чувством, заставляющим их действовать как некая цельная народная сила на историческом поприще. Они скорее «щепки» человеческого материала, плывущего по непредсказуемым волнам русской истории, чем представители старинной исторической общности русского народа – казачества, имевшего свою старую многовековую историю и неоднократно игравшего заметную, а то и решающую роль в судьбе России.

Вполне понятно желание большевистской власти именно так изобразить картину прошедшей эпохи, чтобы не оставить поводов, побуждений для каких-либо новых попыток народной массы активно выступить на историческом поприще, именно этим и объяснялось, на наш взгляд, лояльность властей к литературному произведению со столь сильной «антисоветской» составляющей, которую замечали очень многие читатели-современники. Шолохов в «своем» романе предлагает удобный вариант – вариант личного конформизма и преданности той власти, которая в данный момент простирается над его персонажами, но при этом отвергает возможность продолжения исторического существования казачества как вполне самостоятельного и самоценного звена российского национального организма. Но отражает ли это действительную картину нашего прошлого, в частности, истории кровопролитнейшего народного сопротивления большевистской власти на Дону в 1918–1920 гг.? Дает ли это нам сегодня понимание сути и мотивов поведения русской народной массы в критическую эпоху? И зададим последний – риторический – вопрос: нужно ли нам сегодня, в эпоху нового кризиса и развала государства и общества, понимание нашего недавнего прошлого?

Само представление о прошлом после всех пережитых трагедий и страстей было сильно искажено и деформировано. Возникло много стереотипов, сложившихся под воздействием официальной партийной пропаганды в стойкие мифологемы. Это, прежде всего, мифологема о Гражданской войне как войне белых и красных. В действительности непосредственная борьба белых и красных составляла только часть, и далеко не основную, происходившего. Для народной жизни имело гораздо большее значение падение экономики, разрушение государственных структур управления и поддержания жизнеобеспечения. Например, основные потери народонаселения были связаны не с военными действиями как таковыми, а в основном с голодом и массовыми эпидемиями (тиф и др.), что, в свою очередь, было вызвано прогрессировавшим разрушением всех сторон жизни – экономика, транспорт, деморализация населения… Наложились на все эти процессы и последствия поражения в тяжелой, кровопролитной войне с Германией, приведшие к распаду России и отторжению окраинных территорий.

Современники сравнивали происходившее с периодом Смуты в Московском царстве начала XVII века. Также как и триста лет назад разгул насилия, хаос и общий распад вызвал нараставший процесс консолидации, сопротивления. Но условия воссоздания русского государства были уже в корне отличны от того, что имело место за триста лет до того. Тогда (по словам, например, академика С.?Ф.?Платонова, признанного знатока той эпохи) распад государства был остановлен на почве сильного национального чувства, объединившего все сословия Московского государства в борьбе с интервентами (поляками) и своим разбойным элементом («ворами»). Все сословия, собравшись на Земский Собор, избрали новую власть в лице молодого царя Михаила Федоровича Романова и дали средства и людей для полного освобождения русской земли.

Но в 1917 году обстоятельства существования России разительно отличались от XVII века. Во-первых, длительный полувековой период пореформенной модернизации и «построения капиталистического общества» после отмены крепостного права в России проложили глубокую пропасть между вполне европеизированными высшими сословиями Российской империи и многочисленной, зачастую неграмотной, живущей еще в условиях первобытного существования массой русского народа. В революцию 1917-го года очень многие наблюдатели отмечали именно отсутствие национального чувства в народе, его равнодушие и к внешнему врагу («до нашей губернии не дойдет…»), и к общему благу. Многие десятилетия своекорыстной эгоистичной политики правящих верхов нанесли непоправимый урон чувству национального единства. Социальная пирамида российского общества распалась на свои составляющие, и возникал теперь вопрос – на какой же основе может начаться и происходить воссоздание государства, возрождение страны?

Во-вторых, в начале ХХ века возможности воздействия внешних факторов стали намного значительнее, что и проявилось во вмешательстве в русские дела основных мировых держав того времени: Германии, Англии, Франции, США, Японии… Их помощь и содействие одним борющимся силам, открытое или скрытое противодействие другим оказало очень значительное воздействие на ход борьбы за власть и характер воссоздания государственности на территории России. Причем отчетливо выявилась незаинтересованность практически всех внешних сил в возрождении сильной России, независимо от того, под каким флагом это могло бы произойти. Если в 1918 г. после заключения Брестского мира Германия и ее союзники проводили прямую политику ограбления и подчинения отторгнутых территорий (Украина, Прибалтика, Закавказье), то и бывшие союзники России по Антанте после поражения Германии придерживались примерно той же линии. Заметно ограничевая материальную и политико-дипломатическую помощь сражавшимся белым армиям (Деникину, Колчаку, Юденичу), они при этом, щедро поддерживали и подпитывали любые отколовшиеся окраинные территории и государственные новообразования, что особенно проявилось в поддержке попытки поляков Пилсудского отторгнуть от Советской России западно-русские территории в 1920 г.

В этих условиях на окраинах бывшего Российского государства процесс государственного возрождения принял, прежде всего, характер консервативный, направленный на восстановление и возрождение по возможности старых, национальных форм дореволюционной российской жизни. А возглавило это движение казачество, в силу того, что оно оказалось менее подверженным разложению в пореформенный период. В центре же России в связи с всесторонним распадом социальных, экономических и политических основ жизни, глубокой деморализацией населения под напором массового насилия, хаоса и примитивной борьбы за выживание, угрозой внешнего вмешательства и интервенции, которая в перспективе вела к отторжению жизненно важных для существования России территорий, в повестку дня был поставлен и положительно разрешен вопрос о жизненно-необходимом преобразовании страны на новых основаниях – политической диктатуры правящей партии, обобществления всего национального продукта, создания всеобъемлющего аппарата войны и насилия, направленного как на отражение внешних угроз, так и на подавление возможного внутреннего сопротивления.

Трагедия казачества заключалась в том, что его борьба начиналась как борьба против наступившего хаоса, разгула насилия и распада страны – как борьба за возрождение России. Но на своем пути оно столкнулось с другой исторической силой, постепенно сложившейся и консолидировавшейся в центральных областях России и взявшей на себя задачу возрождения российского государства через осуществление всеобъемлющей социальной революции. Эти две силы в иных условиях могли бы идти вместе, рука об руку, поскольку, в конечном счете, они не имели между собой неразрешимых противоречий – ведь социальная революция не была каким-то примитивным заговором «злых» сил, но – вызвана к жизни неспособностью старого строя решить традиционными способами назревшие исторические задачи выживания и развития России.

В жестокой и кровопролитной борьбе победили большевики. В угаре своей победы они отринули вместе с побежденными важную часть русской национальной основы. Но прошло не так уж много времени, и оказалось, что здание, построенное без глубокой национальной традиции, впитавшейся и воспроизводящейся в самых разных сторонах повседневной жизни, здание советской России рухнуло в одночасье, не выдержав напора внешних сил и внутренних противоречий. Через восемь десятилетий в России трагедия распада, хаоса и смуты повторилась.

Какое же значение сегодня может иметь обсуждение авторства романа «Тихий Дон»? Ззначение это связано с тем вторым, глубинным – исходным, первоначальным слоем авторского текста романа, который несет нам рассказ о прошедшем трагическом времени российской и донской истории. Написанный талантливой рукой автора, безраздельно преданного России, оставшегося верным старым традиционным основам русского мироустройства, оказавшегося в самом водовороте трагических событий междоусобной кровавой борьбы, этот рассказ открывает для нас мир русских людей, в водовороте кровавых событий и бедствий попытавшихся отчаянно противостоять накатывающемуся насилию, распаду, гибели в борьбе за возрождение своей России.

Мы не в силах изменить хода истории, «переиграть» свое прошлое. Но мы можем сделать нечто иное. «Тихий Дон» Шолохова – это роман победителей. В нем нет умиротворения, он дышит яростью борьбы и злобой победителей. Та, проигравшая сторона, раздавлена и отброшена «на обочину истории». Но «Тихий Дон» Автора – это книга любви к Родине, любви к жизни со всей ее трагичностью и несовершенством. Заставляя нас страдать вместе со своими героями, наполняя наши души переживаниями и размышлением о самых основах человеческого бытия, Автор восстанавливает непосредственную связь времен, разных поколений русских людей, соединяя их всех своим даром Ума, Сердца и Слова в одно единое целое – народ России. Потому что в нашей Гражданской войне не было побежденных, не было победителей. В крови и страданиях рождался новый мир, новая Россия. И вклад казачества, отчаянно боровшегося за свое будущее, за возрождение России как они понимали его, не канул в лету, не пропал безвестно.

Приходят на память слова одного из активнейших участников событий той эпохи, прошедший за свою почти столетнюю жизнь долгий и драматический путь, Василия Витальевича Шульгина – о значении белой борьбы. Борьбы, в которой белые потерпели поражение. И вот сидя на берегу Босфора, в изгнании, подводя итог свершившегося, В.?В.?Шульгин высказывает некую парадоксальную мысль.

«…Вы никогда не замечали, что сыпной тиф и Белая Мысль свободно и невозбранно переходят через фронт?..

А я вам говорю, что наши идеи перескочили к красным раньше, чем их эпидемия к нам. Разве вы не помните, какова была Красная Армия, когда три года тому назад ген. Алексеев положил начало нашей? Комитеты, митинги, сознательная дисциплина – всякий вздор. А теперь, когда мы уходили из Крыма? Вы хорошо знаете, что теперь это была армия, построенная так же, как армии всего мира… как наша…

Кто же их научил? Мы научили их, – мы, Белые. Мы били их до тех пор, пока выбили всю военно-революционную дурь из их голов. Наши идеи, перебежав через фронт, покорили их сознание.

Белая мысль победила и, победив, создала Красную Армию...»[v]

И как нам представляется, эта мысль может помочь определить современное отношение к потерпевшему поражение казачьему народному сопротивлению 1918–1920 гг. Оно победило, потому что доказало существование неистребимой любви к Родине. И если такие усилия, такая невероятная энергия и самоотверженность были проявлены в попытке спасти и отстоять свой родимый край, то, значит, он стоил того! Они подтвердили своей судьбой, что он может быть в жизни самым дорогим, самым ценным достоянием, И этот урок не пропал зря, был усвоен – история России в ХХ веке подтверждает это!

Пусть сегодня, как и в будущие времена, нас всех – поколения рожденных на русской земле, объединяет одно общее чувство, чувство преданности родине, благодарности за то, что она есть, чувство прекрасной и трагической неповторимости ее судьбы, разделить которую мы будем всегда готовы…

Примечания

---

[i] Д*. Стремя «Тихого Дона» (Загадки романа). Париж. YMCA-пресс. 1974.

[ii] М.?Т.?Мезенцев. «Судьба архива Ф.?Д.?Крюкова». / «Коммунистический путь». г. Серафимович (ранее: ст. Усть-Медведицкая). 9, 13, 16, 23 сентября 1988 г.

[iii] «Вопросы литературы», 1989, №?8; 1991, №?2.

[iv] Загадки и тайны “Тихого Дона”. Независимые исследования текста романа. 1974–1994. – Самара: P.S.-пресс. 1996.

[v] В. В. Шульгин. 1920 год. – цит. по изд.: В.?Шульгин. Годы. Дни. 1920. М.: Новости. 1990. С. 805–806.