airo-xxi.ru

  • Увеличить размер
  • Размер по умолчанию
  • Уменьшить размер
Home О нас пишут Журнал "Вопросы истории" об "Истории для экономистов"

Журнал "Вопросы истории" об "Истории для экономистов"

voprosy istorii11 мая –Журнал "Вопросы истории" (май 21019) об "Истории для экономистов"

Объемный двухтомный учебник всеобщей и российской истории для сту- дентов-экономистов под общей редакцией А.Д. Некипелова и С.Н. Катырина представляет собой первую в своем роде попытку изложения исторических знаний с учетом специфики основной вузовской специальности.
С одной стороны, задумка авторского коллектива понятна: систематизировать исторический материал таким способом, чтобы предложить будущим экономистам контекст, необходимый для более точного понимания истории экономики, и в то же время не превращать курс из содержательного исторического в специальную дисциплину, описывающую прошлое какой-то отрасли человеческой деятельности - в данном случае экономической. То есть история для экономистов не только не сводится к истории экономики, но и представляет собой классическую историческую дисциплину. В этом смысле продуктивными могут оказаться и другие исторические курсы. Не исключено появление со временем истории для биологов, географов и геологов, и это были бы перспективные курсы, позволяющие людям с естественнонаучными взглядами на мир систематизировать и приобретать заново сведения о прошлом своей страны и мира в целом. Не выглядит абсурдной и попытка адресного преподавания истории для изучающих физико-математические дисциплины, а уж тем более — для филологов или психологов. Причем каждая из таких «историй для кого-то» способна обогатить и классическую историческую науку — хотя бы уже просто нестандартным пониманием, казалось бы, вполне хрестоматий
ных фактов. И главное, что такого рода профилированием удастся избежать архаичной подачи необходимого минимума знаний по истории для получающих неисторическое образование. Любые попытки вычленения подобного минимума обречены в лучшем случае на повтор школьных учебников (разве что языком, рассчитанным на более взрослую аудиторию), а в худшем — на создание засушенной схематичной картинки, далекой от действительности, трудно усваиваемой и способной лишь задавить интерес молодых людей к прошлому.
С другой стороны, небеспочвенны и сомнения по поводу того, насколько корректным может быть преподавание истории с прицелом на основную специализацию обучающегося. В какой мере оправдано урезанное и отформатированное под заданный ракурс изложение сложного и многофакторного процесса, который должен быть в равной степени доносимым и для экономистов, и для инженеров, и для врачей? Не окажется ли такой адресный курс искаженным? Подобные сомнения становятся еще более правомерными, если учесть современную общемировую (во всяком случае, свойственную развитым странам) установку на непрерывное образование в течение всей жизни, на добор знаний и компетенций для перехода в совершенно новую профессию. В таком случае экономист, переквалифицировавшийся в психолога, будет обладать не какими-то универсальными базовыми сведениями по истории, а представлениями, полученными в рамках своей прошлой специальности и, возможно, не совсем адекватными для достраивания картины мира в рамках новой деятельности. Ведь непрерывное образование предполагает получение именно специальных, а не общеобразовательных знаний и навыков, к которым относится и история. В противном случае, если вдобавок к специальным квалификациям человеку придется осваивать в откорректированном под свою новую профессию виде еще и общеобразовательные дисциплины, то непрерывное образование станет просто неподъемным.
Словом, проблема, безусловно, существует, и споры о том, правильно или неправильно ориентировать общеобразовательные дисциплины на основную специализацию, по всей видимости, никогда не прекратятся. Однако из этого вовсе не следует, что экспериментировать в этом направлении недопустимо. Скорее наоборот, чем больше будет такого рода наработок, тем ближе мы окажемся к пониманию своего рода «золотой середины» — гармоничного сочетания общекультурного и специального в современном высшем образовании. Поэтому настоящий двухтомник следует рассматривать непредубежденно, по существу, без оглядок на то, как можно и как нельзя преподавать историю.
Материал учебника структурирован по хронологии и охватывает историю с древнейших времен и до концаXXвека. Всеобщая и отечественная история подаются параллельно, что особенно важно для целевой группы, которой адресован этот курс: так рельефнее и нагляднее прослеживаются общие закономерности и российская специфика, а значит, точнее выполняется задача учебника, сформулированная его авторами, - оказаться «полезным инструментом для будущего экономиста» (т. 1, с. 12). Можно было бы поспорить с авторами по поводу необходимости делать введение учебника именно «Введением в историю», как озаглавлен этот раздел первого тома. Несомненно, какая-то установочная часть, в которой объясняются принципы, в соответствии с которыми организован подаваемый далее материал, просто необходима. Но если авторы ориенти
руются на целевую группу, профильным направлением подготовки которой является экономика, то целесообразно ли перегружать их знакомством с антиподными теориями исторического процесса — цивилизационным подходом (т. 1, с. 23—48), а также формационным (т. 1, с. 48, 63), тем более что в последнем случае весьма дискуссионным выглядит отнесение к формационному подходу миросистемного анализа И. Валлер- стайна (т. 1, с. 57—63). Не правильнее ли было бы во «Введении в историю» ограничиться базовыми представлениями о хронологическом подходе и общих принципах историзма (т. 1, с. 16—23), а более сложными теоретическими конструкциями подытожить второй том — уже с опорой на полученные перед этим знания? Вызывает вопросы и перечень несовершенств хронологического подхода (т. 1, с. 22—23): если учебник предназначен для экономистов и представляет собой компендиум сведений sine qua non («того, без чего нельзя» — лат.) в этой профессии, то было бы вернее ограничиться просто правильной ориентацией студентов именно в сегодняшней информационной конъюнктуре, изобилующей «новыми хронологиями» и интерпретационным релятивизмом, а для этого хронологического подхода вполне достаточно, и его недостатки, очевидные профессиональным историкам, в данном случае не принципиальны. То есть складывается впечатление, что авторы сами ощущают определенную методическую тесноту их же собственной установки — создать адресный курс по истории, их тянет к обобщениям, близким и понятным для историков или философов, но вряд ли актуальным для экономистов.
Вместе с тем указанные перекосы «Введения в историю» не распространяются на основную часть учебника. Более того, то, что в концентрированном и явно избыточном для экономистов виде подается в начале первого тома, очень органично и естественно вплетено в его дальнейшее содержание.
Так, например, первая часть, рассказывающая о Древнем Востоке, может послужить наглядной иллюстрацией цивилизационного подхода. Материал, структурированный в трех главах и посвященный соответственно Ближнему Востоку, Индии и Китаю, позволяет понять цивилизационную специфику каждой из перечисленных территорий и, главное, вычленить экономическую составляющую этих цивилизаций. Большой объем сведений по хозяйственной жизни, социальным структурам, политическим системам, межгосударственным и межэтническим отношениям в трех регионах, культурным и религиозным особенностям представляется целостным и не содержит в себе каких-то тематических диспропорций. Исключительно важны подытоживающие каждую главу выводы, в которых цивилизационная специфика Ближнего Востока, Индии и Китая увязывается с экономическими особенностями этих исторических общностей (т. 1, с. 139—141, 216—218, 249—251). К сожалению, Индия представлена в этих выводах значительно меньше, чем Ближний Восток и Китай. Возможно, в этой части все же было бы уместным упоминание раннего марксистского концепта «азиатский способ производства», который в данном конкретном случае не противоречит подаче материала сквозь призму цивилизационного подхода.
Вторая часть также преподносится в ракурсе цивилизационного подхода — в ней содержится материал о греко-римском мире в античности и средневековье: изложение начинается с глубокой древности и заканчивается гибелью Византии в середине XV века. Такая периодизация выглядит несколько непривычной, хотя и вполне правомерной: совсем необязательно начинать средневековье с падения Западной Римской империи, тем более что как политический миф Римская империя просуществовала до начала XIX в., и этот анахронизм был замечен и «исправлен» лишь Наполеоном. Правда, в таком случае не совсем умест
но рассматривать Византию в отрыве от Западной Европы, ее восточных и северных соседей. Следуя логике авторов, ее все же следовало поместить в третью часть — «Государства христианства и ислама», которая и охватывает собственно средневековье, при этом несколько «удревнить» начало Восточной Римской империи и рассматривать ее с эпохи Константина Великого. Тем более, что в учебнике время от полисного строя до позднеантичной доконстанти- новской империи, несмотря на разнесение его на две главы, подается как цельный и завершенный период, а рубеж III и IV вв.н.э. представляется в качестве пограничного, в том числе и с точки зрения экономики (т. 1, с. 390—393).
Цивилизационный подход присутствует и в третьей части, где разворачивается параллельное изложение средневековой истории в арабском мире, среди восточных кочевых империй, в Западной Европе и в славянском мире, в рамках которого начинается рассмотрение и истории России. Особенности каждой из этих цивилизаций показываются в плотной привязке к их экономическим культурам. Например, говоря об Арабском халифате, авторы в специальном разделе, озаглавленном «Причины успеха», демонстрируют прямую зависимость арабской экономики от ислама и формируемого им мировоззрения (т. 1, с. 481—489). Экономическая составляющая западноевропейского феодализма преподносится, в соответствии с современными историографическими трактовками, как производная от сложно переплетенных служебных взаимоотношений (т. 1, с. 516—523, 603—606), благодаря чему прорисовывается ясная перспектива структурирования гражданского общества и появления частной собственности (т. 1, с. 554—564, 569— 571). Однако если для Западной Европы и Арабского халифата связь средневекового контекста с экономикой прослеживается подробно и на разных уровнях, то в рассказе о кочевниках Восточной Евразии эта центральная для учебника связка видна гораздо слабее (т. 1, с. 641—644), а при описании домонгольского периода отечественной истории и вовсе теряется. Между тем было бы интересно — особенно для изучающих экономику, причем не многовековой давности, а современную, — сравнить западноевропейский и восточноевропейский феодапизмы, подчеркнуть их сходство и различия.
Четвертая часть называется броделев- ским термином — «Долгий XVI век». Однако в это словосочетание вкладывается гораздо более широкий смысл, нежели у французского историка, подразумевавшего под таким истолкованием XVI в. время «пересборки» западноевропейской «мир-экономики». Авторы учебника смотрят на проблему шире и в этом же контексте разбирают новации политического конструирования, в частности, абсолютизм (т. 1, с. 712—714). Вместе с тем в этой части явно недостает материала о Возрождении именно как о принципиально новой, по сравнению со средневековьем, эпохе, в которую складывается культура, благоприятствовавшая возникновению и развитию капиталистической экономики. Отдельные заходы на эту проблему имеются в предыдущей части, но подробное объяснение феномена Возрождения в рамках «долгого XVI века» было бы очень полезным. К тому же через ответ на вопрос о причинах, по которым Возрождение не состоялось в Московской Руси, можно было бы подойти к более точному пониманию русского самодержавия и присущей ему социально-экономической модели. Вместо этого в учебнике воспроизводится историографический штамп о дрейфе «российской экономической модели» в направлении «азиатской» формы, в которой собственность и власть не разделяются, как в Западной Европе, а напротив — срастаются (т. 1, с. 796). Приведенное утверждение верно лишь отчасти, поскольку всестороннее понимание самодержавия XVI в., в том числе времени Ивана Грозного, недостижимо вне религиозного контек
ста предыдущего времени, в которое происходило собирание централизованного государства и которое ассоциируется со «Святой Русью».
В двух главах пятой части рассказывается об определяющем для мировой экономики процессе — становлении капитализма: сначала, в XVII—XVIII вв., — медленном, хотя при этом поступательно нараставшем, затем, в XIX в., — стремительном. В этой части особенно наглядно прослеживается тесное переплетение общемировых и российских процессов.
Так, описанию бурного — в том числе и с точки зрения промышленного и в целом экономического развития (т. 2, с. 158—159) — вхождения России в XVIII в. предшествует подробный разбор факторов, обусловивших «экономический взлет» ведущих европейских стран во второй половине XVII — первой половине XVIII в. (т. 2, с. 86—89, 104-110, 122-124, 131-132). Если европейские абсолютистские модели опирались на соответствовавшие своему времени институты гражданского общества, что позволяло власти учитывать интересы широких слоев населения, то московско-петербургское самодержавие ориентировалось лишь на верхушку политической элиты. Однако при этом и Европа, и Россия смогли в указанное время совершить рывок в своем развитии благодаря тому, что государство стало плотно контролировать экономическую жизнь, и в его лице частная инициатива получила надежную опору и столь необходимую организационную и коммуникационную инфраструктуру. В этом смысле и британский протекционизм (т. 2, с. 104—109), и французский кольбертизм (т. 2, с. 122—124), с одной стороны, и петровское «военно-полицейское государство с крепостнической экономикой» (т. 2, с. 173), с другой стороны, сближает исключительно важная роль государственного начала.
Еще больше общего между Европой и Россией оказывается в XIX в. с формированием «новой индустриальной цивилизации» (т. 2, с. 420—432), причем не только в научно-технической сфере, которая по своему содержательному наполнению развивается везде одинаково, а разница сводится лишь к темпам восприятия нового разными странами и вытекающим отсюда проблемам лидерства и отставания, но и в социокультурных трансформациях. В модернизированной «Великими реформами» России быстро складывается совершенно новая социальная среда, аналогичная по своей компоновке европейскому капиталистическому обществу, унифицируется культура, появляется общая для Запада и Востока мода на радикальные левые идеологии.
Еще один представленный в учебнике тренд XIX в., общий и для Европы, и для России, — это интенсивное складывание национальной идентичности, которая пришла на смену религиозному и имперскому факторам. «Век наций» — так назвали авторы учебника эту эпоху (т. 2, с. 483). Однако если применительно к рисорджименто и объединению Германии эта тема разобрана в мельчайших деталях (т. 2, с. 483—514), то о национальном возрождении балканских народов и народов, входивших в империю Габсбургов, говорится несопоставимо мало, хотя именно этнические противоречия на Балканах и в Австро-Венгрии стали детонатором первой мировой войны. А «век наций» в Российской империи вообще оказался нерассмотренным.
И напротив — гармонично, целостно и взвешенно, на примерах ведущих стран не только Евразии, включая Россию, но и США — прослеживается общемировой процесс перерастания капитализма в его империалистическую стадию, сопоставляются национальные модели, преуспевшие в монополизации своих экономик, — британская, французская, германская, американская, российская, японская (т. 2, с. 549—558).
Последняя — шестая — часть учебника посвящена XX веку. Две ее главы рассказывают соответственно о первой и второй половинах столетия.
В главе, посвященной первой половине века, авторам, похоже, удалось наилучшим образом реализовать свой замысел — показать историю через экономику и поместить экономику в конкретный исторический контекст. Такой подаче материала объективно способствует и содержательное наполнение эпохи — две мировые войны, каждая из которых, с одной стороны, во многом была вызвана глубинными сдвигами в мировой экономике, а, с другой стороны, самым непосредственным образом формировала новую геоэкономическую реальность. В этом смысле ключевое концептуальное значение для главы имеют сведения о проводившейся и на Западе, и в СССР политике государственного регулирования экономики в общегосударственном и даже надгосударственном масштабах как способе выхода из мирового кризиса конца 1920-х — начала 1930-х годов. Эта политика могла означать сворачивание общедемократических свобод — как с сохранением частной собственности (вариант стран фашистского блока), так и в режиме тотальной национализации (советский вариант), — а могла предполагать лишь какие-то частичные ограничения на функционирование демократических институтов, как в странах Запада с развитым гражданским обществом. Параллельная подача материала о первых десятилетиях новой советской государственности и о переменах на Западе позволяет усмотреть то общее, что имелось между этими диаметрально противоположными друг другу политическими системами. Именно поэтому «экономическое измерение» Версальско-Вашингтонской системы (т. 2, с. 686—690, 694—696, 744—745) оказалось созвучным мерам по мобилизации экономики третьего рейха (т. 2, с. 753—757) и советского народнохозяйственного комплекса (т. 2, с. 782—790, 811—813). Все это являлось лишь разными формами процесса, исключительно метко названного авторами учебника «возвышением бюрократии над капиталом» (т. 2, с. 761-763).
Во второй главе шестой части прослеживается развитие событий от завершения второй мировой войны до распада СССР и Восточного блока, а также до неоконсервативного поворота в ведущих странах Запада. Если говорить о том необходимом квалификационном минимуме знаний по истории, который требуется для тех, кто в недалеком будущем будет управлять экономическими процессами в нашей стране, то с этой точки зрения глава представляется наименее удачной на фоне всех предыдущих. И причина этого не в каких-то неверных или спорных трактовках исторического материала, а именно в значительном, без преувеличения эпохальном, отрыве периода, которым завершается учебник, от настоящего времени. Если говорить о всеобщей истории, то по прочтении учебника у студентов может сложиться впечатление, что мир застыл в неоконсерватизме 1980-х гг., точно и не было фундаментальных изменений в мировой экономике, связанных с превращением Китая в одну из ведущих держав мира, или нарастающей конкуренции США с Евросоюзом, а значит, и исторических геополитических трансформаций, к которым привели эти новые повороты мировой истории. За рамками учебника остаются и такие уже собственно экономические феномены XXI в., как цифровая экономика, блокчейны и криптовалюты. Упоминаний «софтизации экономики» (т. 2, с. 949) или «информационного общества» (т. 2, с. 950), а также самых общих слов о «переходе к постиндустриальному обществу» (т. 2, с. 954) для описания сегодняшних реалий явно недостаточно. Пожалуй, единственным «протуберанцем» в XXI в. можно назвать раздел о новых индустриальных странах АТР (т. 2, с. 990—995), но и содержащийся в нем материал нуждается в переосмыслении, поскольку сегодня уже нельзя говорить о лидерах развития — «азиатских тиграх» — без учета китайского фактора, а история КНР в учебнике завершается реформами Дэн Сяопина (т. 2, с. 1001 — 1005). Тем более досадно после столь фундированного преподнесения в экономической оптике мировой и отечественной истории с древнейших времен не проанализировать постсоветскую Россию, в которой родились представители целевой аудитории учебника.
Поэтому хотелось бы порекомендовать авторскому коллективу написать третий том этого оригинального труда — о первых хотя бы полутора десятилетиях XXI века. Понятно, что никакому учебнику по истории никогда не угнаться за современностью, но стремиться максимально сократить временной разрыв между тем, о чем говорится на последних страницах учебника, и тем, что происходит в текущий момент, просто необходимо. С этой точки зрения можно было бы ограничиться именно первыми полутора десятилетиями нового века, доведя изложение до естественного рубежа — начала новой «холодной войны» между Западом и Россией.
Таким образом учебник оказался открытым, мы сознательно избегаем слова «незавершенным». Открытой мы оставляем и нашу рецензию, ибо смысловое пространство учебника развивается подобно современному историческому этапу, когда прогностическая функция исторической науки замирает и вперед выходит функция исторической социальной памяти.

Г.Р. НАУМОВА
(доктор ист. наук, проф. Исторического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова)

 

tpp