airo-xxi.ru

 

Научное сообщество историков России: 20 лет перемен. Под редакцией Геннадия Бордюгова. –М.: АИРО –XXI, 2011. 520 с.

 

В.И. Дурновцев,
доктор исторических наук, профессор

 

Основная идея очередного издания, подготовленного в Ассоциации исследователей российского общества,  изложена  бессменным руководителем издательских программ и научных проектов АИРО – XXI

Г.А. Бордюговым: «проследить основные тенденции изменений в научном сообществе историков за последние два десятилетия и предшествующее им столетие», проанализировать «мировоззренческие и культурные ценности, которые доминируют в сообществе историков современной России, новые модели и формы объединения историков, новые вызовы, волнующие сообщество, нравы современных историков».

Такое многообещающее предуведомление привлечет внимание к  книге и тех, кто уверенно, статусно причисляет себя к цеху историков, и тех,  кому «жизнь и судьба» исторической корпорации, многих ее членов не только не безразличны, но и переплетаются с собственной творческой деятельностью и личными обстоятельствами.

Сразу отметим: анонс издания вполне соответствует его направленности и общему содержанию. Ну, а если одному читателю, преимущественно «профессионалу истории», окажутся близкими, а другому, наоборот, неприемлемыми или даже чуждыми отдельные концепты, выводы, тональность вынесенных на обсуждение и решаемых авторами в каждом случае по-своему вопросов, то  это нормально. А решительное несогласие с тем или иным автором, возможно, приведет к ощутимой потребности самовыражения, так сказать, в связи и по поводу. А потребность, уверены, появится обязательно. И это тоже нормально.
Становление правильного, естественного состояния науки приходится на исследуемый авторами период научно-исторического сообщества. Обстоятельства, приведшие к свободе выбора проблематики, методологии исследования, независимости суждений устойчиво интересны для историка науки.  А то, что новая историографическая ситуация порождает скрытные и скрытые проблемы, неудивительно. Как и то, что она влечет за собой длинный шлейф параисторий и параисториографий. «Наше непредсказуемое прошлое», отчетливо трансформируясь в сторону адекватной реконструкции истории, породила и феномен «непредсказуемой историографии». Переопределения предмета истории исторической науки приводят к разнообразным историографическим практикам, подчас удивительным.

Напоминая очевидное, мы допускаем возможность негативного резонанса на отдельные суждения в рецензируемом издании, и это, право, предпочтительней молчаливого равнодушия.  Свободная историография лучше декретируемой и регулируемой извне историографии. Цена свободы самовыражения включает разные издержки. Новая книга АИРО –XXI  в этом отношении показательна, но ведь поставленные и исследуемые в ней отдельные проблемы объективно провокативны.
Отличительное свойство авторов, группирующихся вокруг изданий под руководством Г.А. Бордюгова, а в  большинстве своем это коллектив  с постоянным ядром – именно свобода самовыражения. Не всегда, впрочем, сопровождаемая ответственностью и тактом. Но, как говорил в заключение своей передачи известный телеведущий: «Такие времена».
Против обыкновения, обзор статей в издании мы начнем с особняком стоящей в нем и имеющей самостоятельное значение публикации библиографических материалов И.Л. Беленького. Историографические исследования и публикации 1940-х – начала 2000-х гг. по  истории отечественного научно-исторического сообщества конца XIX – начала XXI распределены по следующим рубрикам: «1. Институции. Коммуникации. Традиции. 2. Научные школы в отечественной исторической науке. 3. Сборники в честь и памяти отечественных ученых-историков. 4. Мемуары, дневники и письма отечественных историков. 5. Биобиблиография ученых-историков. 6. Биографические и биобиблиографические словари историков». В свою очередь, в каждой рубрике имеется внутреннее членение, а главное, их  предваряют тонкие историографические наблюдения и соображения, имеющие самостоятельное значение и выходящие тем самым далеко за границы формального комментария к спискам литературы.
Библиографические материалы образуют завершающий, пятый раздел издания. Надеемся, что И.Л. Беленький продолжит и завершит эту фундаментальную работу; будем ждать ее отдельной публикации.
Остальные материалы рецензируемой книги размещены в четырех разделах. В «Прологе» В.Д.  Есаков прослеживает возникновение и историю научного сообщества историков в эпоху войн, революций и советского строя (до середины 70-х гг. прошлого века). В заключительной части статьи, содержащей общее описание ситуации в академических институциях, важное, по нашему мнению, замечание: кризис советской исторической науки и исторического образования назревал с середины 60- гг., т.е. выявился задолго до перестройки. Детальное осмысление этого тезиса с обязательным изучением специфики научного кризиса может переформатировать все имеющиеся на сегодняшний день оценки и описания истории отечественной историографии в эпоху советской цивилизации. Можно ведь идти и дальше. Например, кризис национальной историографии наступил с утверждения тотального контроля власти над исторической наукой и научными занятиями членов научного сообщества историков и всеми научно-историческими институциями. Напомним, что писал Р.Ю. Виппер в известной работе «Кризис исторической науки» (1921): «Наш жизненный опыт необычайно обострился. И наши суждения о прошлом, наши исторические мнения приходится все пересматривать, подвергать критике и сомнению, заменять одни положения другими, иногда обратными». Последовавшее вскоре отрицание автономного значения науки, таившее в себе роковые угрозы для историографии, превращение ее в рабу политики1 – не это ли отправная точка кризиса исторической науки?

В том же разделе постоянный участник издательских проектов и программ АИРО–XXI И.Д. Чечель продолжила делиться своими размышлениями об отечественной историографии и исторической публицистике в статье «”Профессионалы истории” в эру публицистичности: 1985 – 1991 гг.». Ниже мы позволим себе поразмышлять об этих размышлениях.
В разделе «Транзит»  Г.А. Бордюгов и С.П. Щербина представили результаты обработки кратких профессиональных биографий российских историков, которые содержатся, в частности, в известных биобиблиографических словарях А.А. Чернобаева.  Создание социологического портрета научно-исторического сообщества сопровождалось, полагаем, большими  творческими, техническими усилиями и тщанием. Результаты отражены в многочисленных таблицах и рисунках, двери в лабораторию исследователей открыты для всех. Не исключено, что авторские комментарии приведут к контраргументам. В любом случае критикам придется учитывать количественные характеристики сообщества историков-исследователей, созданную авторами его математическую модель. Ну, а в облике среднестатистического портрета представителя мира историков России – виктора ивановича, нарисованного авторами,  – каждый читатель-мужчина наверняка будет искать  и с удовлетворением находить/не находить свои узнаваемые/неузнавемые черты.
Еще один «старый» автор АИРО-XXI, Д.И. Люкшин (раздел «Новые формы объединения ученых»), переключил, возможно, на время, внимание с крестьяноведения на изучение сообществ «национальных историков», преимущественно башкортстанскую и татарстанскую историографию. Авторский вывод тревожен: в регионах, отмеченных клеймом этнической государственности, борьба за суверенитет на поле историографии обернулась дезорганизацией и депрофессионализацией провинциальной корпорации «национальных историков». Статья – в русле давнего внимания АИРО- XXI к национальным историям на постсоветском пространстве.
Н.Д. Потапова (в том же разделе) на основе «сплошного просмотра» содержания журналов «Вопросы истории», «Отечественная история» («Российская история»), «Новое литературное обозрение» и «Родина» исследует формы взаимодействия между редакторами и способы коммуникации и технологии власти в рамках профессионального сообщества, модели отношений, реализуемых указанными журналами, формы репрезентации представлений прошлого на их страницах. В статье немалого точных наблюдений и далеко не бесспорных замечаний по конкретному адресу. Каких и кому? Лучше прочитать статью без посредников.
Завершается раздел «Новые формы объединения ученых» статьей А. В. Свешникова и Б.Е. Степанова, посвященной проблематике междисциплинарности в советской и постсоветской историографии. В последнем случае акцентируется внимание на роли в расширении профессионального горизонта в историографии известных изданий – альманахов «Одиссей», «THЕSIS», «Диалог со временем», журнала «Новое литературное обозрение» и некоторых других. Напомнили авторы и о проблемах, возникающих в связи с развитием безбрежного междисциплинарного пространства, наметившемся отдалении «теоретиков» и «методологов» от тех, кто «по старинке пытаются писать историю по источникам». Призыв к предметной дискуссии можно только приветствовать, хорошо бы, чтобы в ходе ее прозвучали и диаметрально противоположные точки зрения на перспективы безрассудного увлечения междисциплинарными методами  исследования. Какие всплывут имена! Какие прозвучат тексты!

В разделе «Перед вызовами рубежа веков» помещена статья В.Э. Молодякова «Канун новой ортодоксии. Историк и Власть в перестроечной и новой России». Под историографической ортодоксией автор понимает идеологически детерминированную систему оценок и критериев  исторических событий, одобренных властью и навязываемых ею в качестве обязательной для пропаганды, науки и образования. Заключительная часть статьи обнажает нерв современной историографии.  Надеясь, что «и на этот раз пронесет», автор осторожно оптимистичен. Хотя, судя по содержанию статьи («и по жизни»), нам ближе  сдержанный пессимизм.
Не лишним напоминанием читателям служит статья Н.И. Дедкова (в том же разделе) об опасности псевдоисторий для российского общества. «Страшны не фоменки и мулдашевы – страшен исторический нигилизм, который они порождают».

«Грантовое пространство» и «грантовая политика» – тема выступления И.В. Нарского и Ю.Ю. Хмелевской. «Что правда, то правда», – вздохнут те, кто испытал, как авторы, тяжкие нетворческие муки, осваивая «грантовое пространство».

Раздел «Перед вызовами рубежа веков»  завершается статьей Б.В. Соколова «Нравы современных российских историков: предпосылки к падению и предпосылки к возрождению». Очень несвоевременная работа. В заключение автор вносит конкретное предложение – создать Хартию историков. Проект им разработан. С удовольствием процитируем его полностью и незамедлительно принимаем на себя соответствующие обязательства, прежде чем обратиться к обещанным размышлениям над статьей И.Д. Чечель «”Профессионалы истории” в эру публицистичности: 1985 – 1991 гг.».
«Мы, российские историки, признаем существование в нашей стране сообщества историков, которое руководствуется едиными этическими принципами в подходе к научной деятельности.
Осознанно и добровольно мы принимаем на себя следующие обязательства, касающиеся нашей профессии:

1. Все историки имеют равное право на высказывание своей точки зрения как в печати, так и на форумах историков. Единственное ограничение, которое накладывается на нас в этом отношении – это недопустимость фальсификации фактов и документов.
2. Ни один из историков не должен выдвигать против своих коллег обвинения политического или морального характера. В научной полемике необходимо руководствоваться только соображениями поиска научной истины.
3. При цитировании работ предшественников и современников не допускается никакая цензура политического, идеологического или личного свойства.
4. В поисках научной истины историки не должны следовать соображениям политической, этнокультурной, религиозной или идеологической конъюнктуры».

Изучение истории научного сообщества историков, конечно, невозможно без особого акцента на осмыслении его судьбы в переломный период, в канун распада советской цивилизации. Взаимодействие, сосуществование, взаимопроникновение профессиональной исторической науки и исторической публицистики в тогдашней пограничной во всех отношениях ситуации – тема благодарная.

За четверть века, прошедших с начала невероятных перемен в Советском Союзе, оказавшихся для него катастрофическими, по свежим следам событий и по мере постепенной утраты злободневности, историки в России и мире в полной мере реализовали свои творческие потенции в части изучения истории современности.  Впечатляет библиография работ и по истории тогдашней общественно-политической и научной жизни, в частности, острых и непримиримых споров о состоянии советской исторической науки, качестве исторического сознания советского социума. Сегодня как будто эта проблематика может войти в сферу в спокойного академического обсуждения.  Но, оказывается, это время еще не пришло. И в самом деле, если прошлое не отпускает, значит, оно еще не прошло.

Научное освоение историографического прошлого в годы перестройки превосходно обеспечено источниками. Это позволяет создавать самые разнообразные конструкции, в зависимости от качества овладения ремеслом историографа, старательности, ну, и не в последнюю очередь сохраняющихся  личных симпатий или антипатий. Неудобное, не укладывающееся в конструкцию, можно ведь и не заметить, сознательно/бессознательно пропустить. Правда, многим современным исследователям по понятным причинам недоступен такой важный «документ», как память о недавнем прошлом. Но очевидцы и, что особенно важно, активные участники, слава Богу, рядом. Многие из них перенесли свои свидетельства на бумагу, продолжают возвращаться к теме «история и перестройка». Критически и трезво осмысливать и переосмысливать события второй половины 80-х – начала 90- х гг. Если, конечно, им доступны рефлексия и трезвость.
Очевидцы могут ошибаться, быть пристрастными, но их не проведешь, когда предложишь залежалый, или, напротив, этакий «постмодерновый» товар.

Впрочем, для других свидетелей и творцов «эры публицистичности»  некоторые новейшие конструкции будут соответствовать их вкусам. О чем, как известно, не спорят.
Но всех случаях опыт анализа быстро менявшейся историографической ситуации, проведенный в статье, привлечет внимание. Задержит ли, другой вопрос. Следует сразу предупредить, во всяком случае, часть читателей, к которым вынужденно принадлежат и авторы этих заметок: это будет трудное чтение. В поиске смысла текста придется пробиться сквозь частокол «темных» суждений. Впрочем, может быть, легко доступных и близких соответствующей референтной группе.
Попытаемся, кто в этом нуждается, помочь в расшифровке текста, возможно, предназначенного не столько «для аспирантов и специалистов», как указано в аннотации рецензируемого издания, сколько на «продвинутого» читателя.

Нельзя не обратить внимания еще на одну особенность авторского текста: его библиографическое оснащение как будто весьма представительно. За одним симптоматичном исключением: фактическим отсутствием новейшей историографии проблемы. «Старая» есть, новейшей – нет. По-видимому, в освоенной автором системе требований к научному исследованию, «образе научности», этот компонент не закреплен.  Но, в конце концов, это право автора в условиях свободы самовыражения.

К тому же строительного материала для любой историографической конструкции и в самом деле предостаточно. В этом качестве по большей части  выступают в работе вырванные из контекста фразы из отдельных статей; эти «кирпичики» могут (не всегда, но могут) абсолютно не соответствовать идее, заключенной в источнике. Поэтому идентифицировать позицию автора того или иного текста с цитатой из него в статье, на наш взгляд, не следует.

В конструкции, выстроенной в основном из симулякров, имеются и вполне реальные персонажи. Это официальные фигуры на тогдашнем « историческом фронте», известное профетическое и политически обаятельное лицо и его единомышленники (из текста статьи) и …акад. Ю.А. Поляков (не только, но в первую очередь), причем, выступающий не столько в роли деятельного участника тогдашних «боев за историю», сколько одним из первых исследователей «эры публицистичности», лет за двадцать до появления статьи И.Д. Чечель в известной книге «Наше непредсказуемое прошлое» осмыслившего критически и самокритично по горячим следам «перестройку» в исторической науке.
Напомним, что в давней историографической работе Ю.А. Полякова названы и оценены первые исследования на эту тему, вышедшие к тому времени в России и на Западе. По-видимому, мы  встречаемся в данном случае с несовпадением «образов научности» двух исследователей «немилосердной эры» публицистичности.

Что же представляет собой «сухой остаток» рассматриваемого текста? Автор начинает с «оригинального»  утверждения: во второй половине 80-х гг. пал престиж национальной исторической науки. Далее: неудовлетворенность общим состоянием историописания охватила и историков, и потребителей исторической информации. И еще: профессиональные историки по-разному выражали свое отношение к «советской историографической традиции»  и к феномену «исторической публицистики». Их можно разделить на «сторонников традиционного академизма», «академического» направления, защищавших с оговорками  советскую историографию как науку и фундаментальные методологические идеи, лежащие в ее основании, и отстаивавшие необходимость  выполнение ею социальных и политико-идеологических функций. Автор, конечно, не отказывает себе в праве перечислить адептов этого направления. «Огласите весь список!» - законная просьба читателя. Но нет, «и др.» всегда под рукой.  Хотя в «списке И.Д. Чечель» оказались люди, которые весьма удивились бы, если бы узнали, что их имена соседствует через запятую, скажем, с П.Н. Федосеевым. Впрочем, «академистов» куда больше – они обнаруживаются в авторских сносках.

Другое историографическое направление по версии автора – «критическое». «Критики советского академизма», политизированные профессиональные историки, настаивали на «максимально деидеологизированном историческом знании», расширении  методологической базы историографии, плюрализме подходов к проблемам отдельных проблем отечественной истории и пр. И парадоксальным образом, настаивая на независимости от внешних влияний, взяли на себя миссию, став историческим публицистами, воздействовать на общество и политику, открыть шлюзы для проникновения в историографию «публицистической волны». В свою очередь, «критицисты» делятся на «критиков-политиков» и «критиков-методологов»; в дальнейшем, к началу 90-х гг.,  «академисты» и «критики-методологи» становятся «неразличимыми».

Все было бы ничего, «академистов» давно называют «консерваторами», а «критицистов» относят к «прогрессивному направлению» («тоже мне, бином Ньютона!») даже студенты-троечники, если бы не одно «но».

Остается непонятным, почему в конечном итоге за кадром современного анализа оказались историки, чрезвычайно жестко оценивавшие и прошлое, и настоящее советской историографии, решительно расходившиеся с ортодоксальными, консервативными, но в то же время настаивавшими на реальности научно-исторического познания во все периоды советской истории (не только историографии отечественной истории, разумеется). Отечественной исторической науки, развивавшейся в особых, в некоторых отношениях феноменальных для научного познания условиях. Больше того, историков, убежденных и могущих привести многочисленные примеры  эффективного развития мощных научных школ,  лидеры которых, не побоимся в этом случае громких слов, совершили научный подвиг, отстояв коренные принципы своей профессии и традиции «русской исторической школы». И русской, и «всеобщей» истории.

В тогдашнем научно-историческом сообществе таких историков, смеем предположить,  было много. Они никак не укладываются в навязанные прежде и порой предлагаемые сейчас схемы. Они тяжело переживали разворачивающуюся на их глазах историографическую драму, возможно, что в этом отношении некоторым из них было не чуждо сопротивление «академистов». Но в части формирующихся новых «образов научности» их симпатии были на стороне «критицистов».

Конечно, все было бесконечно сложнее, и именно дистанционное, по словам Ю.А. Полякова, изучение научно-исторического сообщества того времени продолжает оставаться необходимой задачей историографии.  Напомним, что научные и педагогические занятия большой группы историков практически не касались тогдашней актуальной проблематики, которая не сводилась к темам истории и политики, истории и ее методологии, проблематики  национальной истории по преимуществу ХХ века. Задолго до того, как И. Чечель стала решать проблему «образов научности» в перестроечный период, Ю.А. Поляков писал отнюдь не для референтной группы о многоплановости и многодисциплинарности исторической науки. (Кажется, слово «медиевистика» появляется в статье И.Д. Чечель однажды, и только ради того, чтобы  раз и навсегда исчезнуть).
В какую нишу разместить эти слои научного сообщества в немилосердную эру историографической перестройки? Содержание советской исторической науки никак не исчерпывалось содержанием советской историографии отдельных проблем отечественной истории. А научное сообщество историков двумя-тремя десятками имен, как, впрочем, отряд публицистов, формируемый из различных областей знания, и не только знания.
Подобно тому, как нельзя, как писал С.Б. Веселовский писать историю без живых людей, нельзя реконструировать без них и историю исторической науки. (И, может быть, не просто технической ошибкой объясняется то, что Тамара Дмитриевна Крупина в статье стала Т.Д. Крупиным).  Без историков, живших и работавших внутри политической системы, проецированной, в свою очередь,  на внутринаучную систему взаимоотношений исследователей.
История исторической науки возвращается, именно возвращается к персонификации историко-познавательного процесса. После многолетнего растворения личности историка в школах, направлениях и течениях. Без очеловечения истории науки историографическая реальность становится суррогатом. А собственно историография, история исторической науки, намеренно или бессознательно деконструируется.

Автором, впрочем, это непременное условие историографических занятий не учитывается, предложенная ею банальная конструкция в таком случае развалилась бы, как карточный домик.

Задавшись вопросом об отношении исторической науки к исторической публицистике, И.Д. Чечель замечает, что в «прошедшую декаду» (исходная точка отсчета – начало XXI века?) «большая часть историков» «единодушно»  относилась к исторической публицистике как к «непрофессиональной», «непрофессиональной историографии». Большая или б?льшая? И насчет «единодушия», как бы не манипулировала автор цитатами, можно аргументированно спорить. Равно как и об исключительно негативном смысле термина «непрофессиональная историография».

И, в конце концов, собственно, ради чего все эти глубокомысленные и рассуждения, повторим еще раз, выхолащивающие историографическую реальность,  и  размышления над так дорогой автору формуле «образов научности»?  И почему такое сосредоточенное (мягко говоря) внимание к известной работе Ю.А. Полякова «Наше непредсказуемое прошлое», написанной без малого 20 лет  назад, и опубликованной в 1995 году?  Даже разгром «Русской историографии» Н.Л. Рубинштейна состоялся спустя семь лет после выхода книги

Возможно, ничего личного. Но не потому ли, что именно в ней содержался беспощадный анализ деятельности, места и роли известного профетического лидера того времени – Ю.Н. Афанасьева? Сейчас, по прошествии полутора десятков лет, он мог бы стать еще более выразительным, емким и доказательным как по новым обнародованным фактам2,  так и далеким от историографии вскрывшимся обстоятельствам, а в придачу благодаря нынешним (редким), не оставляющим нам, россиянам, никаких надежд безысходным выступлениям бывшего «кумира».
Главные болезни подходов к истории, отмеченных Ю.А. Поляковым  в давней книге  – конъюнктурщина, дилетантизм, догматизм  – кажутся автору, может быть, и важными, но недостаточными. Концептуальная сторона анализа Ю.А. Поляковым историографической перестройки, продолжает И.Д. Чечель, выглядит «скупо-традиционной», констатация преобладает над исследованием, голословным и предвзятым. Что-то еще о тенденциозности, размытости и деструктурировании.

Наконец, что уже забавно: И.Д. Чечель задает в статье 2011 г. вопросы автору книги 1995 г. и удивляется, почему он на них не отвечает.

Это еще не все, но, кажется, достаточно. Некоторым «утешением» для автора «Нашего непредсказуемого прошлого» может служить, пожалуй, что И.Д. Чечель обнаруживает близость к его взглядам другого ученого – В.Б. Кобрина. Впрочем, до критики идей в книге «Кому ты опасен, историк?» у автора статьи руки не доходят.
И в самом деле, хватит. Да, история и историография – это нескончаемый спор. Но, право, в данном случае спор завершен. И лучше читать и перечитывать книги Юрия Александровича Полякова. И «Наше непредсказуемое прошлое», и трехтомник «Историческая наука: люди и проблемы», и недавно вышедшие  два тома «Воспоминаний…».

И все же хорош проект Хартии историков! Жить и писать в соответствии с нею непросто. И, наверное, как никто это понимает патриарх национальной историографии Юрий Александрович Поляков, 90-летний юбилей которого отметило в этом году российское научно-историческое сообщество.