8 сентября – Стивен КОЭН о Роберте ТАКЕРЕ, своем учителе, коллеге и друге.
РОБЕРТ Ч. ТАКЕР (1918 – 2010): УЧИТЕЛЬ, КОЛЛЕГА, ДРУГ
Мне трудно быть полностью объективным, говоря о жизни и смерти Роберта Чарльза Такера, скончавшегося в своем доме в Принстоне 29 июля 2010 года в возрасте 92 лет. На протяжении пятидесяти лет Боб Такер был моим учителем, коллегой и очень близким другом. Он был шафером на моей свадьбе с Катриной ванден Хювель, а своей старшей дочери от первого брака я дал в качестве среднего имени его фамилию: Александра Такер Коэн.
Не повстречай я молодым студентом профессора Такера в Индианском университете в 1960 году, и Россия, вероятно, не стала бы главным предметом изучения и профессией, делом всей моей жизни. И уж точно я никогда не написал бы свою биографию Бухарина, так как именно Боб в свое время привлек мое внимание к теме утраченных альтернатив в русской и советской истории, в том числе бухаринской. Его смерть означает для меня утрату значительной части моей собственной жизни.
И все же, думаю, я не погрешу против объективности, если скажу, что Роберт Ч. Такер был самым выдающимся и влиятельным из всех американских, а, может быть, и западных специалистов по России его времени. Его научное влияние охватывало целый ряд академических областей, от философии, политологии и компаративистики до собственно истории, вдохновляя поколения ученых и выходя далеко за рамки его студенческих групп в Индианском и Принстонском университетах.
Заслуги Боба как ученого обусловлены, на мой взгляд, в значительной степени четырьмя его личными качествами. Во-первых, в отличие от многих своих американских коллег, он был не просто специалистом, а интеллектуалом в самом что ни на есть полном смысле этого слова. До своей первой встречи с Россией, случившейся в годы Второй мировой войны, когда он служил в американском посольстве в Москве, он получил университетскую степень по философии в Гарварде. Его первая книга была посвящена не России, а новой, фундированной трактовке марксистской теории как порождения и развития гегельянства (Philosophy and Myth In Karl Marx, «Философия и миф в трудах Карла Маркса»). Широкие философские взгляды, а вовсе не идеология определили в дальнейшем и воззрения Боба на политику и историю.
Во-вторых (и тоже в отличие от многих западных специалистов сегодня), Боб много и серьезно читал по русской истории. Начав это делать в Москве в 1940-е – начале 1950-х годов, он не изменял этой привычке всю свою жизнь. Вот почему он всегда рассматривал Советскую Россию не per se, а в более широком контексте ее дореволюционных традиций, некоторые из которых, как он утверждал, продолжали определять советское развитие и в последующие десятилетия. (По этому поводу он как-то схлестнулся с Александром Солженицыным, и их острая и плодотворная дискуссия, получившая широкую огласку, вызвала глубокое негодование как самого великого писателя, так и в рядах его последователей.)
В-третьих, и это очень важно, сталинизм для Боба был не абстрактным понятием, а явлением, которое он испытал на себе, когда ему и его русской жене Евгении Пестрецовой (они поженились в Москве в 1946 году) запретили совместно покидать СССР, и этот запрет продлился вплоть до смерти Сталина в 1953 году. Все эти семь лет, в условиях углубляющейся советско-американской холодной войны, они жили в постоянном страхе пасть жертвой новой ксенофобской волны сталинского террора. Из этого экстремального опыта родилось ставшее пожизненным стремление Боба найти объяснение сталинизму и лежащей в его основе фигуре самого Вождя, четко продемонстрированное в его канонической двухтомной биографии Сталина.
А в-четвертых, несмотря на этот ужасающий опыт, Боб любил Россию. Она стала для него (как позже и для меня) второй родиной, и он никогда не сомневался в ее способности к фундаментальному и даже демократическому изменению. Неудивительно, что одним из самых любимых и уважаемых Бобом русских людей был в конце 1960-х Андрей Сахаров, а предпринятая позже Горбачевым попытка демократического реформирования советской системы стала подтверждением того, что Боб давно считал возможным. Слишком многие западные специалисты и прочие комментаторы от СМИ уверены, что Россия никогда не избавится от своего авторитарного прошлого – поверхностный, унизительный взгляд, получивший даже большее распространение в последние годы. Боб же не уставал твердить своим студентам: «Что касается будущего России, никогда не говорите 'никогда'».
Из всех знавших Роберта Такера людей, за исключением членов его семьи, я, возможно, был наиболее близок с ним интеллектуально и больше других испытал на себе его влияние. Однако уже в первые часы и дни после его смерти многие из его преданных бывших учеников нашли друг друга и поддерживали контакт по телефону и e-mail. Мы говорили, безусловно, о нашей общей скорби, а еще о том, как мы благодарны судьбе за подаренную привилегию знать его как учителя и человека. Все мы знали, кого потеряли – человека гораздо более значимого и неординарного, чем тот образ, который рисуют даже уважительные некрологи в «Нью-Йорк Таймс» и «Вашингтон Пост».
Борис Пастернак как-то заметил, что загробная жизнь – это то, как человека помнят после смерти. Загробная жизнь Роберта Чарльза Такера будет, как минимум, такой же долгой и примерной, какой была его земная жизнь. Его труды надолго переживут его – а это не только его фундаментальная биография Сталина, но и исключительно ценные статьи и эссе, собранные в его книгах The Soviet Political Mind («Советское политическое мышление») и The Marxian Revolutionary Idea («Марксистская революционная идея»). И, конечно, мы, его ученики и друзья, никогда не забудем его и не перестанем чувствовать на себе его влияние. Как, я думаю, и наши ученики.
Стивен КОЭН
