5 сентября – в Московском центре Карнеги состоялось обсуждение доклада Андрея Колесникова "Историческая политика в России: почему она разобщает, а не объединяет?", в котором приняли участие Николай Сванидзе и Геннадий Бордюгов.
В чем суть исторической политики Российского государства
_
ЛУЧШЕ ВЗАИМОДЕЙСТВОВАТЬ
Тезисы выступления Г.А. Бордюгова в Московском центре Карнеги 5 сентября 2017 г.
В своем импульсе к дискуссии Андрей Колесников назвал основные черты, связанные с современной исторической политикой – самоидентификация россиян, имперский дискурс, инструмент управления, сакрализация государства и государственной версии истории, две памяти, разделительные линии и др. Я бы хотел продолжить разговор в другом ракурсе, опираясь на опыт АИРО-XXI и ее различные мониторинги, проводимые в течение 25 лет.
Наша историческая политика действительно сакрализирует прошлое. В массовом сознании исчезают категории естественного времени, течения жизни. В результате повседневность становится никому не интересной. Если культ будущего порождает идею всемерного ускорения времени, то культ прошлого – а тем более «правильного» прошлого – неизменно поднимает волну национализма, перерастающую в шовинизм. Роль метронома в идеологических кампаниях играет тема «глубокой патриотичности», аранжированная идеей визионерства «великого русского народа».
Часто можно услышать: страна, которая постоянно возвращается назад, не имеет перспектив. Вот и Путин на встрече с участниками Общероссийского исторического собрания в прошлом году заявил: «… Ни один народ не должен жить в прошлом и купаться в своем героизме бесконечно. Это вредно и опасно для будущего нации». Все верно, но как реально преодолеть культ прошлого, восстановить баланс между прошлым и будущим, а еще лучше – вернуться к естественному ходу жизни в настоящем?
Очевидно, что в обозримом будущем постсоветские государства не откажутся от исторической политики и политики памяти. Но ведь историки вправе говорить об идеальной её конструкции. Понятно, что историческая наука не может развиваться без автономии от политики и идеологии, от осознания прошлого как живого процесса. А попытки «присвоить прошлое», следовать принципу партийности приводят к бюрократизации и окостенению историознания. Но какими бы ни были механизмы исторической политики (включая, казалось бы, отжившие – цензуру, привилегированные институции, послушных историков и пр.), в среде профессиональных исследователей всегда будет существовать лишь видимость принятия оценок от политиков.
Да и вообще история как наука не должна нравиться тому или иному режиму власти. У нее другие цели и задачи. То, что сейчас стала хрестоматийным (раскрестьянивание, массовые репрессии, цена войны и др.), ведь совсем недавно было страшной крамолой, за это травили историков (Платонов, Краснопевцев, Гефтер, Тарновский, Данилов, Волобуев). А именно они подготавливали почву для перестроечного переосмысления прошлого.
Хорошо, а есть ли сегодня точки диалога власти и научного сообщества историков? Есть.
Во-первых, мифы. Их не надо создавать и плодить, как это делают наши два министра культуры и образования. Не все становится мифом! А то, что стало мифом (Сталин, Победа, СССР) не надо преодолевать, поскольку для кого-то это стержень жизни! Но воспитывать на мифах – последнее дело, это манипулятивные технологии, отрицающие критическое мышление, а признающие лишь канон, веру!
Во-вторых, прикладная история, publichistory – самое главное! В идеале, она должна прийти на смену нынешней исторической политике. Она предполагает равный диалог власти и общества по поводу прошлого. Так было в 1917-1931, 1991-2005 гг. В этом диалоге неуместны оба тоталитаризма – и академический, неспособный и, главное, нежелающий воспринимать былое не на дистанции, а как нечто нам современное, и популяризаторский, готовый представлять прошлое таким, каким его хотят видеть потенциальные покупатели. Только так историки могут менять ситуацию – через текущие оценки, мониторинг бытования прошлого в современном обществе. Именно так историки могут создать реальную конкуренцию власти, нарушить её монополию в пространстве памяти, проектах и сценариях значимых для людей дат и событий. К примеру, важна не «наша Победа», а проблема сохранения «живой» памяти о Победе. Важна не Революция 1917, а извлекаемые уроки из ее последствий. И что любопытно, и там, и там – партийные раздоры, а от людей требуют под знаменами этих двух знаковых событий объединяться и примиряться!
Ученые Вольного исторического общества (доклад «Какое прошлое нужно будущему России?») требуют деполитизации истории, отказа государства от монополии на трактовку прошлого. Согласен. Но кто даст гарантию, что у какой-либо научной школы или общества не возникнет стремления узурпировать это право? И здесь нельзя не согласиться с Алексеем Миллером – важную роль могут играть интернет-сайты, способные организовать экспертные обсуждения вопросов политики памяти и транслировать их результаты. Такие интернет-ресурсы стремятся привлекать экспертов к более систематическому сотрудничеству. А за последние три-четыре года число более или менее организованных экспертных групп, занимающихся проблематикой политики памяти в России, резко возросло.
На культе прошлого невозможно продержаться. Мне кажется, обществу надоели «бронзовая», а не подлинная память, пантеон одних и тех же «героев», знание без альтернатив. Прикладная история дает возможность говорить с властью, хотя в идеале – лучше взаимодействовать.
Информация на сайте "Гефтер": http://gefter.ru/archive/22646
