airo-xxi.ru

  • Увеличить размер
  • Размер по умолчанию
  • Уменьшить размер
Home АИРО-XXI Новости Поздравляем!

Поздравляем!

logo IEK11 ноября – Институту европейских культур (ныне – ВШЕК РГГУ) – 20 лет!
Поздравляя наших коллег, публикуем речи профессора Карла АЙМЕРМАХЕРА на открытии (1995) и 20-летии Института.

 

ВЫСТУПЛЕНИЕ 26 октября 1995 г.

aimer 01

Дамы и господа,

Основание ИЕК – результат тесной совместной работы русских, французских и немецких ученых и ректоров. Его идея была поддержана международным комитетом Темпус-программы, в которой наряду с итальянцами, датчанами, англичанами, французами, немцами и др. приняли участие также русские, белорусы, украинцы и представители других национальностей. Следует подчеркнуть: без совместных действий многих институтов управления, прежде всего, без бескорыстного энтузиазма принявших участие ученых этот проект не был бы осуществлен и остался бы безжизненной оболочкой, функционирование которой при помощи не такой уж большой суммы денег не могло бы быть обеспечено.

Всё, что в последние полтора-два года продумано и спроектировано для Института в деталях организации и проектирования, возникло в тесном сотрудничестве и согласии всех принявших участие сторон. Интеллект и время, затраченное всеми, были столь значительными, что их трудно измерить лишь деньгами. Я хотел бы сейчас, с этого места, сердечно поблагодарить за дружеское, полное понимания и компетентности сотрудничество моих русских коллег, проф. Белую, проф. Павлову, принявших участие в первой фазе планирования, далее, прежде всего, проф. Звереву, проф. Кнабе и проф. Неклюдова, а также проф. Шеррер и, не в меньшей мере, доктора Вашека и Валерию Кудрявцеву, без усилий которых институту ни в коем случае не удалось бы достичь стадии учреждения.
С этого места я хотел бы поблагодарить присутствующих здесь ректоров за то, что они при возрастающем финансовом давлении в высших учебных заведениях, в рассмотрении этой европейской инициативы основания действенно продемонстрировали свое прямое или косвенное участие. Я хотел бы поблагодарить также проф. Афанасьева, г-жу министра Брунн и доктора Крамме за их огромный интерес к основанию этого института и за их участие и неослабевающее внимание, несмотря на многие юридические трудности, требующие не только затраты времени, но и эмоциональной нагрузки.
Когда я так подробно благодарю, то основанием этого является то обстоятельство, что такого рода проекты в рамках программы ТЕМПУС не принадлежат к обязанностям западноевропейских преподавателей высших учебных заведений и западноевропейским высшим учебным заведениям не приносит никакой непосредственной выгоды. И если преподаватели вузов все-таки занимались такого рода совместной работой, то происходило это из-за ощущения всеобщей политической ответственности за сохранение мира в Европе.

Как возникла и как развивалась идея института?
Чтобы сразу избежать недоразумения, скажу: учреждаемый сегодня Институт европейских культур – не подарок России, а также не косвенная попытка открыть России ворота к западноевропейской культуре. Институт, а также программа ТЕМПУС, в рамках которой он будет большей частью финансироваться ближайшие три года, не преследует особых интересов Европейского Союза. Инициатива основания института – не выражение скрытой политической игры. Эта инициатива не базируется на мнении, что нужно уравнять почву дальнейшей подкормкой европейских государств каких бы то ни было культурных уклонов.
Первоначально не предполагалось создание Института европейских культур в Москве или при РГГУ. В начале была более широкая идея – идея обширного исследовательского проекта, в котором ученые могли бы заниматься определенным периодом (скажем, десять-пятнадцать лет), концентрируясь на двух комплексах вопросов, которые для гуманитарных наук впоследствии стали бы центральными. Первый – чисто методологические основополагающие исследования в культуроведении, второй – универсалии культур и специфики их манифестаций в исторических процессах культурного развития с интердисциплинарных, интермедиальных и, само собой разумеется, интеркультурных точек зрения.
Как Вы можете себе представить, совсем не скромный проект. В этом направлении, прежде всего, с познавательно-теоретической и культурно-исторической точек зрения проходили также мои собственные исследования, начиная с шестидесятых годов.
Но не о них, конечно, речь.
Существенно другое – стимулированием идеи глобальных культурных исследований послужили не только мои изучения, которые укладываются в традиционно очерченные, узко специальные пути, но также исследования в России, исходившие из так называемых впоследствии московской и тартуской школ. У этих школ очень интересные корни, обогащенные, с одной стороны, собственными традициями фольклористики, лингвистики, психологии и других специальных направлений, а с другой стороны – одновременно с наслоениями немецкой, английской, французской, датской, американской, также близ- и дальневосточными научными традициями. Правда, это были традиции, которые по причине своей "ненужности для марксизма-ленинизма" в результате сталинизма, были сильно повреждены. Позднее, в середине пятидесятых годов стало возможным снова присоединяться к этим рассыпанным научным традициям. Эти, так называемые, новые традиции были, в свою очередь, не редко основаны бывшими русскими эмигрантами. Я назову здесь лишь Романа Якобсона (кстати, почетного доктора Рурского университета в Бохуме) и Николая Трубецкого, также одного из значительнейших лингвистов 20-го века. В послевоенной России эти новые традиции были подхвачены в Тарту относительно маленькой группой ученых, и дальше интенсивно развились в Москве. В невзлюбленном цензурой и поэтому затрудненном направлении науки новой точкой отсчета для культуроведения была фундаментальная теория знака (семиотика), при которой стало возможным контролировать как нижние поверхности текста (тексты в семиотическом смысле), так и различные поверхности культуры (а не опрометчиво идеологизировать) и соотносить их друг с другом.
Моим собственным занятиям методологией, теорией лингвистики и современным литературоведением рецепция такого рода исследований пришлась, естественно, весьма кстати. Язык, текст, культура, история и общество с такой точкой отсчета возвращаются снова к их охватывающему и целостному характеру и собственной взаимосвязи. Анализ этой точки отсчета прояснил мне, с одной стороны, что каждое специальное углубление не подлежит пересмотру, с другой, что оно одновременно должно выступать равноценным в среде предметов другой специальной области.
Ну, хорошо, давно это было. О таком проекте или институте с такого рода точками отсчета в свое время нельзя было и мечтать. Сегодня, исходя из такой точки отсчета, уже не найти ни одного поборника со стороны, дающей деньги, как и обновления филологии и вообще активизирования сконцентрированных исследований в гуманитарных науках.
Но как часто бывает в случаях, где по разным причинам невозможно осуществить большой проект, начинается маленький: сперва некоторые проекты исследования, потом скромный институт, Лотман-институт, потом Институт европейских культур. Каждый последующий не зависит больше от одного себя. Что касается Института европейских культур, то я должен честно сказать: мне такой институт был бы милей в Бохуме, где наши студенты и исследования смогли бы непосредственно использоваться в Германии. Однако многое говорит также и в пользу Москвы, собственно говоря, за Москву: всё же идея такого или похожего института происходила из Москвы и Тарту. Когда основание Института, и предстоящие три года фактических разработок будут позади, замкнется не только круг почти тридцатилетнего развития (для меня) центральнейшей методической точки отсчета в культуроведении, но и возникнет результат интернациональной исследовательской активности. Вопрос, кто – дающий или кто – берущий, какая нация имеет влияние на другую нацию, станет абсолютно неважным/иррелевантным.

Концепция нового Института фактически обоснована посредством вопросов: что такое культура, как соотносится она с нашим сознанием, какой креативно-конструктивный, но также какой разрушительный потенциал отличает культуру в процессе ее развития? Концепция института обосновалась также посредством научно-политического вопроса: каким образом мы, филологи, должны изменить наше обхождение с объектами культуры, чтобы интерпретировать не только поверхностные феномены, но также прояснять глубокоструктуральные предпосылки? Наконец, концепция обоснована также в смысле образовательно-политическом, чтобы содержание обучения и цель обучения в культуроведении в будущем смогли бы подводиться одной интенсивной рефлексией ее основных положений, чтобы лучше чем до сих пор подготовиться к комплексным вопросам интеркультурных совместных действий. Без поддержки одной из связанных этой целью компетенций неизбежны "политические недоразумения", порождающие национально-подчеркнутые или даже националистические мифы режима. В виду всё глобально возрастающей будущей трансферичности/трансфериальности/трансферирования культурных феноменов различнейших происхождений, их переменчивых сторон влияемости и неуступчивых наслоений, обучение и исследования в таком Институте европейских культур особым образом должны реагировать на вызов заканчивающегося 20-го и начинающегося 21-го века. По этой причине такой Институт должен заниматься не только корнями европейских культур и их дифференцированием в отдельных национальных культурах. Культура не должна пониматься лишь как хорошее образование, что тащится с собой как багаж истории. Нет, современная культура должна пониматься как плавильный котел, в котором встречаются друг с другом и определяют наше сознание культурные феномены античности и современной Европы, архаические и знаковые комплексы 20-го века, европейское и внеевропейское. При такого рода точке зрения возникает не только европейская культура, но общая культура человечества как могущественный информационный полюс, который упорядочен по различным знаковым связям системы сознания, к которой могли бы постоянно задаваться вопросы, чтобы получать ответы или, по меньшей мере, материалы для дискуссий по различным вопросам познания и предложения решений в различных комплексах проблем.

Я рад, что в результате всех названных концептуальных причин сегодня происходит праздничное открытие Института европейских культур в Москве при РГГУ и что этот Институт является самостоятельным юридическим лицом и действительно будет составлен и управляться по-европейски.
Поскольку организационная история Института известна не всем, здесь присутствующим, я скажу несколько слов об этом.
Сначала возникла инициатива проф. Афанасьева пригласить в РГГУ часть видных исследователей культуры России. Некоторые из них принадлежали и принадлежат к ведущим умам московской и тартуской школ. Я назову здесь из многих проф. Владимира Николаевича Топорова, которому я сам весьма обязан. Этот ученый и концепция проф. Афанасьева реформы университета послужили причиной того, что два года тому назад г-жей министром Брунн с др. Крамме и тогдашним ректором Рурского университета проф. Масбергом был нанесен визит в РГГУ и были достигнуты общие соглашения о будущей совместной работе. Я рад, что также нынешний ректор Рурского университета в Бохуме проф. Борманн и недавно выбранный ректор Школы высших исследований в области социальных наук проф. Ревель поддержали тогдашние инициативы. Вспоминается в этой связи одно предложение, произнесенное в свое время министром Кинелевым в разговоре с г-жей министром Брунн: он сказал по отношению к желательным реформам в высших учебных заведениях России, чтобы РГГУ стал большим носителем надежды в процессе обновления ВУЗов. Что касается немецкой стороны, во время первого визита г-жи министра Брунн по предложению др. Крамме возникла идея назначить меня уполномоченным со стороны земли Норд-Рейн-Вестфалии по осуществлению связей между вузами нашей земли и европейскими государствами СНГ. Все это было в общих рамках условий личных и институциональных, на фоне которых конкретизировалась идея Института европейских культур в РГГУ.
Реализация ТЕМПУС-программы не смогла бы состояться, если бы не проф. Ютта Шеррер, которая много лет живет в Париже как немка, занимается в области русской культуры и преподает на основе своих великолепных знаний по меньшей мере трех культур, и для задач нового Института она как нельзя лучше предназначена. Я умолчал здесь о ее обширной учебной деятельности в США, в Италии и многих других странах, опыт которой она также внесет в новый институт. Не будь ее неограниченного сотрудничества, не состоялась бы ТЕМПУС-программа как выполнение предпосылок ТЕМПУС-проекта.
И наконец, несколько личных слов к Ютте Шеррер: хотя я всегда сожалел, что Ютта Шеррер лет 15 тому назад отклонила приглашение в Рурский университет, сегодня по уже названным причинам я рад тому.
Поскольку среди нас находятся известные в мире фольклористы, прежде всего, исследователи мифов и сказок, позвольте мне закончить свою речь следующими мыслями и пожеланиями. Тот факт, что мы сегодня вместе основали такой важный для будущего Институт, то поначалу – как это обычно в сказках, сказал бы исследователь немецко-русских сказок Пропп, – следовало решить "трудное задание", а в конце "трудного" пути возможен "счастливый конец". Но есть и веское отличие от сказки. Время, когда в конце действия сказки наступает вечная гармония, ограничено лишь тремя годами, надеюсь, счастливым сроком существования. Позвольте пожелать, что мы после испытания огнем (Feuerprobe) этих трех лет доберемся, в конце концов, до запеленгованных "светящихся звезд", как говорили латиняне. Итак, "per aspera ad astra" ("через тернии к звездам")!
Благодарю еще раз всех! Желаю Институту надежных рук и множества успехов!

 

Выступление по случаю
20-летия Института европейских культур (ныне – ВШЕК)

aimer 02

Некоторые считают, что Институт русской и советской культуры им. Ю.М. Лотмана при Бохумском университете (основан в 1989 г.) и Институт европейских культур при РГГУ (основан в 1995 г., сегодня ВШЕК внутри РГГУ), являются детьми перестройки. Это и верно, и нет. Всё сложнее, как всегда. Для реализации обоих проектов потребовалось довольно сложное переплетение разных составляющих, совместившихся в определенный исторический момент. Называю только некоторые из этих составляющих:
Во-первых, кто-то должен был, основываясь на собственном опыте, придумать концепцию (это банально, но необходимо). Во-вторых, данный исторической момент должен был характеризоваться высокой степенью неопределённости из-за новой культурной ориентации, т.е., когда прежние преемственные параметры культуры до какой степени больше не годятся, а будущие представляются весьма смутно. В-третьих, в том случае, когда определённый круг людей осознает такую личную ответственность, понимает историческую ситуацию, он начинает – сперва виртуально – намечать шаги для снятия момента неопределённости. Затем предлагаются уже конкретные действия, скажем, для общего блага. И если этому кругу людей предоставляют финансовые средства, тогда уже имеются, до какой-то степени хотя бы внешние, предпосылки конкретно действовать и активно перестраивать то, что было раньше.
Относительно Института им. Ю.М. Лотмана, его концепция начала развиваться где-то в начале 1960-х годов. Основные её принципы явились в общей форме в первый момент и в основе ИЕКа. А добавочные, не менее важные, соображения концепции ИЕКа были тесно связаны со следующими вопросами: а) Каким образом можно конкретно и принципиально участвовать в процессе перестройки. Ясно было, что речь в первую очередь идёт не о свободе прессы и слова, а скорее всего, о том, как можно подготовить новые кадры для нормализации образования на принятом в мире научном уровне (т.е. речь шла скорее о новых кадрах, а не об учреждениях нового типа). б) С такой задачей был связан и вопрос о том, как можно преодолеть идеологически одностороннее образование и заменить его многосторонним подходом при рассмотрении объекта исследования и преподавания, т.е. создать для студентов общие и специальные предпосылки самостоятельного познания. Цель заключалась в том, чтобы каждый смог бы независимо от принятых и часто предписанных суждений высказываться самостоятельно, ответственно и с продуманными аргументами принимать участие в любых дискуссиях. Обобщая то, что было пока высказано по отношению Института им. Ю.М. Лотмана и ИЕКа, можно, забегая вперед, сказать, что без моего личного научного развития с начала 60-х годов, без выработки концепции для Лотманского института, я не был бы в состоянии придумать концепцию первоначального ИЕКа. Чтобы разъяснить обстоятельства такого положения, постараюсь далее определить две фазы первой и второй концепции до их в какой-то степени совмещения.
Первая фаза определяется, в конце концов, переплетением современного положения гуманитарной науки, но в то же самое время и послевоенного исторического контекста, т.е. всемирного противопоставления холодной войны с угрозой применения атомного оружия после ужасной и страшной Второй мировой войны. То, что я имею в виду – это опыт человека, который прожил крайне сложное послевоенное время до конца 80-х годов, т.е. до перестройки в СССР и до объединения Германии, до самого конца холодной войны. Речь идет об опыте человека, который изучал не только славяноведение, но и как историк занимался европейской, главным образом, немецкой историей со Средневековья до наших дней. Во время учебы я сосредоточился главным образом на центральном в историографии моменте – моменте существенного изменения исторической ситуации, той ситуации, которая складывается после войн и после революций. Не менее интересны мне были исторические фазы медленного, но принципиального развития общественной жизни, например, сложных процессов, возникших после ХХ съезда, или, например, советизация ГДР, десоветизация в Польше, Чехословакии, или механизмы роспуска Советского Союза в результате перестройки. Параллельно я всесторонне в 1960-е годы занимался бурными познавательными дискуссиями в гуманитарных науках, которые начались в конце 1950-х – начале 1960-х годов в языкознании, лингвистике, литературоведении, историографии, философии, педагогике, кибернетике и семиотике.
Вторая фаза характеризуется в меньшей степени вопросами накопления фактов в их историческом порядке, но вопросами методологии. Например, каким образом добываются факты, какой познавательный статус они имеют и т.д. Было совершенно ясно, что без существенного осмысления познавательных инструментов, наши так называемые «знания» стоят на зыбкой основе и открыты для любой манипуляции. Поэтому центральный вопрос заключался в том, чтобы определить степень достоверности или объективности научных высказываний, т.е. от чего зависит то, что мы называем правдой, от чего зависит её характер, какую роль при этом играют приёмы, посредством которых достигается любая так называемая «правда», и т.д., и т.п. Поднятый вопрос о «правде» приводит, в конце концов, к выводу, что фактически нет «абсолютной правды», но есть только относительная, т.е. в зависимости от установки, от принятых методов и от точки зрения наблюдателя (как выразился бы Александр Моисеевич Пятигорский). В связи с тем, что я начинал как языковед, который потом занимался и современной лингвистикой, и литературоведением, а на их базе и семиотикой, я пришел к выводу, что только на такой основе возможен ёмкий систематический подход к вопросам культуры и культурных процессов. И, исходя из такого подхода, я счёл возможным более удачно, чем раньше, заниматься русской и советской культурой в Институте им. Ю.М. Лотмана. Во всем этом мне коренным образом помогли работы Московской и Тартуской школы семиотики. А что касается Института европейских культур, то такая идея до какой-то степени косвенным образом была подсказана Владимиром Николаевичем Топоровым, т.е. одной из центральных фигур в русской семиотике. По словам А.М. Пятигорского, Владимир Николаевич всё время мечтал о том, чтобы Москва стала центром культурологических исследований, которые сравнивали бы разные мировые культуры самого различного склада. В таком духе им вместе с Вячеславом Всеволодовичем Ивановым были написаны многие статьи уже в 1970-е годы. Конечно, задумывая концепцию ИЕКа, мы считали, что всё должно быть более скромно. Я сам лично был заинтересован, в качестве первого шага, подготовить молодых стажеров, чтобы они быстро стали преподавателями нового типа. Преподавая аспекты культуры или даже культурных процессов, хотелось, чтобы они сосредоточились на фактах культуры с учетом их относительного характера. В этом, мне думалось, должна была быть основная компетенция ответственного преподавателя в отличие от «пропагандиста» истории и культуры.
Так вот, в первой и во второй фазах образовались общие предпосылки для складывания общей концепции, правда, для двух институтов. Как модель, она являлась достаточным общим ориентиром. В последующей, третьей фазе оказались важны две вещи: а) нашлись три партнёра – Ютта Шеррер (Париж, Ecole des Hautes Sociales), РГГУ с Юрием Афанасьевым и Лотманский институт; б) появились деньги из программы «Темпус» Европейского Союза. Это уже были хорошие предпосылки для дальнейшей работы.
Теперь о некоторых деталях за кулисами, о которых мало, кто знает в подробностях. Две детали из процесса решения самого проекта. Первоначальной идеей нашего Министерства образования было – арендовать или купить для Института дом в Москве. Обсудив эту идею в Брюсселе, мы пришли к выводу, что лучше всего иметь новый институт такого уровня внутри имеющегося московского университета. Поэтому потом ИЕК был основан при РГГУ, т.е. в РГГУ как самостоятельном учреждении. Другая деталь. Самое забавное в процессе утверждения нашего совместного проекта заключалось в следующем: руководящие фигуры в Брюсселе очень положительно оценили проект. Поэтому они пригласили меня участвовать в комиссии, которая рассматривает все проекты по программе «Темпус». Присутствовали около 30 специалистов всех европейских стран. Когда речь зашла о нашей заявке, я, конечно, должен был выйти из зала. Когда же я вернулся, оказалось, что присутствующие отвергли нашу заявку. Все! А что делать дальше? В перерыве я обратился к начальству с вопросом, как мне теперь быть? Они предложили, чтобы я поднял этот вопрос сам на текущем собрании. А я со своей стороны отверг такой, на мой взгляд, «недемократичный» подход. Поэтому они решили поднять вопрос от себя в моем отсутствии. Теперь всё решилось положительно. Причина, почему заявка была вначале отвергнута, заключилось в том, что, как объяснил мне один из присутствующих, русские представители в комиссии отвергли проект, потому что тогда их часть из «корыта» была бы больше! Так просто и хитро всё это было. Речь шла о присутствующих русских коллегах из других, главным образом, московских и санкт-петербургских институтов. Но я был счастлив, что проект, в который я вложил столь много усилий и времени, в конце концов, был принят. Мы были рады, что смогли хотя бы на три года начать действовать. Всё остальное было открыто, как всегда.
После трех лет начались большие сложности. РГГУ предоставил – как и с самого начала – помещение и коммунальные расходы. Французская сторона ничего не смогла дать. Российское Министерство образования не было заинтересовано в этом институте. DAAD усиленно занимался обменом студентов и т.д. Всё было сложно и утомительно. Большая нагрузка лежала на плечах немецких сотрудников, которые к тому же не были освобождены от их обязанностей в своем университете. Это касалось Клауса Вашика и меня. Внешние условия были хотя бы более или менее удачны для дальнейшей работы. Концепция была, люди-энтузиасты были.
Задача третьей фазы состояла в превращении концепции в практическую работу. Общие соображения надо было конкретно осуществить при условии, что все хотят того же самого. На практике всё было сложнее, потому что каждый исходил из своего собственного опыта, с одной стороны, и при преемственности традиционной системы образования, с другой. То, что казалось легко, оказалось с самого начала сложно. Вначале состоялись повторные развёрнутые дискуссии с Галиной Андреевной Белой. Я предложил более ёмкое отношение между преподавателями и студентами, чтобы постепенно повысить их компетентность. Галина Андреевна согласилась с этим подходом, но для неё всё-таки на первом месте стояла задача передачи студентам фактографического материала, что проверяется зачетами (она, кстати говоря, убедила меня связаться в РГГУ с самими видными учеными, которых сумел привлечь к себе Юрий Афанасьев). Другой сложный пункт состоял в повторных обсуждениях в Москве и в Бохуме с Галиной Белой, Ниной Павловой и Георгием Кнабе понятия «европейская культура». То есть – рассматривать ли её от самого начала, с античности и до нового времени только её, или включить в «европейскую культуру» и все существенные влияния разных других неевропейских культур. Эта точка зрения и была для нас предметом раздумий. Интересно, что у наших российских партнеров многогранные традиции многокультурных традиций как наследия советского времени не играли никакой роли! Да, конечно, в центре ИЕКа должна была фигурировать европейская культура, и, к тому же, русская культура как европейская. А в Западной Европе мы не смогли исходить только из античных традиций в ней. Уважаемому коллеге Кнабе такой подход не был понятен...
Не менее сложным аспектом наших совместных обсуждений был выбор российских стажеров для их подготовки как будущих преподавателей. Для этого мы придумали модель, по которой в деле участвовали, главным образом, московские преподаватели и время от времени и иностранные. Модель фактически не работала, поскольку иностранные преподаватели не могли регулярно присутствовать в Москве. Не удалось даже привлечь немецких безработных ученых при помощи DAAD. Дело было в том, что преподаватели должны были работать без страховки. А этого они никак не хотели, даже если у них не было детей. Кроме этого, надо сказать, что того, о чем я мечтал, исходя из моей концепции Лотмановского института, ни иностранные, ни российские преподаватели, по-видимому, полностью не понимали. К тому же, российские преподаватели попали (а это мы не могли предвидеть) в ситуацию дикой инфляции девяностых годов, и должны были работать сразу в разных местах. Ни у кого не было возможности думать о новой дидактике и освоении новых знаний. Книжный рынок рухнул, цены были дикие, времени не было и т.д. Важнее было сажать картошку, чем заниматься тем, о чем я мечтал... Общий процесс – справляться с новыми явлениями быта – преобладал повсюду, т.е. общие условия сотрудничества при такой ситуации были недостаточны для существенного перестраивания образовательной системы даже при внешне благоприятных условиях самого ИЕКа. Поэтому ясно, преподаватели преподавали то, что им самим казалось в такой ситуации самым интересным. Показательно, что именно в это время философы преподавали не «философию» – как раньше – а свою «авторскую философию». Но независимо от этого, мы начали кое-как. О разных других недоразумениях я говорить уже не буду, они были неизбежны, но со временем и они снимались.
И еще один, последний, пункт из начала наших совместных дискуссий. Нам с немецкой стороны казалось, что легко составить список дисциплин и предметов как самых важных составных учебы. Разработали схемы. Это было время наступающей волны сертификаций учебных процессов и появления т.н. стандартов. В конечном счете, нас спасла Галина Зверева, поскольку она единственная, кто разбирался в хитростях применения этих стандартов. Но в то же время стало ясно, что одно дело – придумать концепцию как модель нового, современного образования, а другое – учитывать всё то, от чего никто не хотел отказываться, но результативное осуществление новых учебных процессов невозможно. Новые шаги носили относительный характер. Процесс перестраивания образовательной системы шел очень медленно. Это не только проблема России, но и всех стран в похожих ситуациях.
В конце моего выступления подчеркну еще раз: появление ИЕК – это результат энтузиастов, которые старались (и еще стараются) с 1990-х годов отойти от всевозможных проявлений холодной войны и придумывать новые формы сотрудничества. В принципе до какой-то степени я сам был виноват, что этот процесс не пошел так, как я его представлял в своей модели участия в общем деле восстановления единой европейской культуры после изоляционизма холодной войны! И если я в начале реализации моей модели довольно сильно разочаровался в наличии конкретных условий работы и перспектив, то должен был понять, что придуманная модель совсем не соответствовала действительности. При этом я понял, что и наши стажеры вначале не понимали наши, скорее всего мои, установки, раз такое взаимное непонимание вызвало в определенный момент кризис наших отношений. Несколько лет после этой ситуации бывшие стажеры признались мне в Москве, что они (как они выразились) были тогда еще очень глупыми. И по собственному отношению я должен признать, что я как специалист по советской культуре, недостаточно хорошо знал её. Наши разные личные контакты с множеством российских специалистов, например, в Москве, фактически не были достаточны, чтобы активно действовать в определенной области образования. Но поэтому я с самого начала был очень благодарен всем тем, кто помог мне открыть много деталей в нашей совместной работе. Я благодарен Галине Белой, Галине Зверевой, Евгению Барабанову, Дмитрию Баку, Сергею Неклюдову, конечно же, Юрию Афанасьеву, и особенно – Валерии Кудрявцевой. Ректору Евгению Пивовару я благодарен за то, что он принял ИЕК как ВШЕК полностью в РГГУ. Кстати говоря, я лично с самого начала был убежден в том, что через какое-то время после основания ИЕК должен стать институтом РГГУ. В этом была убеждена и Галина Андреевна Белая.
Удалось ли это – в настоящее время это большой вопрос. Карл Маркс сказал бы в такой ситуации, что высшие эшелоны власти применяют пока всё ещё тиски, а что будет дальше – покажет история.
Благодарю всех!

 

ПРОЕКТ АИРО-XXI «СССР-100»

logo 100 cccp 220x170

tpp

Наши издания

Комната отдыха

mod_vvisit_countermod_vvisit_countermod_vvisit_countermod_vvisit_countermod_vvisit_countermod_vvisit_countermod_vvisit_countermod_vvisit_counter
mod_vvisit_counterСегодня491
mod_vvisit_counterВчера246
mod_vvisit_counterЗа неделю1398
mod_vvisit_counterЗа месяц7432

Online: 9
IP: 52.90.40.84
,

Случайная новость

ФРАНЦУЗСКИЙ УНИВЕРСИТЕТСКИЙ КОЛЛЕДЖ -- учебный год 2012/2013
Уважаемые коллеги!
Предлагаем Вам подробную программу цикла лекций по международному праву который ежегодно проводится Французским Университетским Колледжем.
Он пройдет 15, 16 и 18 марта 2013 г. в МГУ им.М.В.Ломоносова.