«ВОЙНА ВСЕ СПИШЕТ»?
Вермахт и Красная Армия:
к вопросу о природе преступлений
против гражданского населения

Доклад на Международной научной конференции
«Опыт мировых войн в истории России»,
11 сентября 2005 г., Челябинск

 

 

В

 конце прошлого века немецкие и российские историки от анализа масштабных боевых сражений и операций, сценариев перехвата стратегической инициативы во время Второй мировой войны, ее итогов и последствий обратились к человеческому измерению войны, ее цены, жертвам и страданиям, которые она принесла миллионам людей. Однако такие темы, как преступления, совершенные военнослужащими «чистого» вермахта и «легендарной» Красной Армии против гражданского населения, имеют взрывной характер, раскалывают общественное сознание, вызывают ожесточенные споры в историческом сообществе, а для ветеранов войны — «страдания памяти».

Проблематика преступлений действительно сопряжена с целым рядом психологических и юридических, историографических и источниковедческих трудностей. Они нуждаются в специальном рассмотрении или обозначении, без чего сложно объяснить причины сложившихся предвзятостей или устаревших интерпретаций утверждения «война все спишет»[i].

 

П

ервыми о нарушениях международных законов и обычаев войны против Советского Союза, истребительном и преступном ее характере заговорили немецкие историки — Г.‑А. Якобсен, М. Мессершмидт, А. Хилльгрубер, К. Штрайт, Г. Краусник, Х.‑Г. Вильгельмс, журналисты — Э. Клее и П. Коль[ii]. К ним следует добавить и историков из бывшей ГДР Н. Мюллера, Д. Айхольца, К. Гесснера, К. Петцольда. Особую роль в развитии этого нового взгляда сыграли книга «Германский рейх во Второй мировой войне», изданная немецким военно-историческим институтом в 1979 году, и масштабный проект Гамбургского института социальных исследований «Вермахт и нацистские преступления». Ученые попытались не только раскрыть активную роль командования немецких вооруженных сил в утверждении на оккупированных территориях Европы, прежде всего Советского Союза, «системы разбоя, террора и опустошения», но и выяснить причины вытеснения преступлений вермахта из социальной памяти ФРГ. Была поставлена задача реконструировать «психограмму коллективной интерпретации прошлого», изучить факторы, способствовавшие стабильности «мифа о неполитическом вермахте». Важно было также понять, как формировалась в западногерманской историографии шкала стереотипов, как от утверждений о бессилии вермахта и превращении в жертву гитлеровского режима его действия стали трактоваться, как “оборонительная битва« на Востоке[iii].

Итоги проекта воплотились в экспозиции «Война на уничтожение» (она демонстрировалась во многих городах Германии) и одноименном фундаментальном труде под редакцией Г. Геера[iv]. В свою очередь, Ведомство военно-исторических исследований Германии под названием «Вермахт: миф и реальность». Несмотря на противоречивые вводные статьи, он также развенчивает легенду о «незапятнанном» вермахте и вводит в оборот новые архивные материалы об оккупационной политике германских вооруженных сил на оккупированных территориях СССР[v].

Накануне 60‑летия окончания Второй мировой войны, в Германии и других западноевропейских странах с новой силой разгорелись споры о преступлениях военнослужащих Красной Армией, причем с акцентом на презумпцию виновности. Отдельные факты преступлений, поданные с эмоциональным посылом, использовались для репрезентации ситуации в целом — каждый советский солдат, реально или потенциально, является насильником. Некоторые журналисты в полемическом запале вообще поспешили поставить знак равенства между вермахтом и Красной Армией, целенаправленно обходя вопрос о принципиально разной природе совершенных ими преступлений[vi].

В российских СМИ и историографии тема массовых бесчинств военнослужащих РККА так долго находилась под запретом, что даже теперь, когда стремление к «беспощадной правде» о войне берет верх, ветераны отрицают, что преступления имели место. Некоторые историки старшего поколения вообще отказывается обсуждать этот вопрос, потому что результат геноцида на оккупированных территориях СССР, где погибло 13,6 миллиона советских граждан, несоизмерим с потерями мирного населения Германии. Несравнимы и по времени 3,5 года насилия и издевательств над советскими людьми с 4 месяцами первого этапа оккупации Восточной Германии (до создания СВАГ 5 июня 1945 года). «Лавина мести, — пишет О. А. Ржешевский, — могла захлестнуть Германии, однако этого не произошло. Бесчинства над местным населением — убийства, грабежи, насилия над женщинами, совершаемые военнослужащими Красной Армии и других союзных армий, в том числе США и Великобритании, приняли весной 1945 года тревожные масштабы. Но большинство солдат и офицеров советской и других союзных армий проявили гуманное отношение к мирным жителям. В различных районах, куда вступала Красная Армия, её отношения с населением складывались неоднозначно. Предотвратить насилие не удалось, но его сумели сдержать, а затем и свести до минимума»[vii].

И все же от проблемы сравнения уйти нельзя, и этому не могут препятствовать несоизмеримость масштабов совершенных преступлений или оглядка на возникающие время от времени шумные пропагандистские кампании в западной прессе по поводу миллионов изнасилованных немок. Сравнивать не значит ставить на одну доску, наоборот, таким образом можно выделить общее и особенное, сходство и различие. Напомню, что сразу после войны в СССР на естественное с точки зрения победителей, стремление понять побежденного врага, уже не как «людоеда-фашиста», «изверга», «гадину», «тупого гунна», а как человека, был наложен строжайший запрет. Одновременно не одобрялись разговоры или обсуждение негативных сторон освобождения Красной Армией Польши, Югославии, Чехословакии, Восточной Германии. Поэтому так важны были первые, пусть не бесспорные, работы российских историков П. Кнышевского, Б. Соколова, М. Семиряги, Е. Плимака и других[viii]. Именно они следуют призыву В. Ветте и Г.-Р. Юбершера, что можно двигаться вперед, только располагая точными данными об ужасных событиях, только обладая мужеством высказать и воспринять правду[ix].

И в дальнейшем российским ученым и обществу не избежать темы ответственности военнослужащих Красной Армии за преступления против мирных граждан, внимательного рассмотрения старых и новых доказательств. Это нисколько не умалит вклада СССР в Победу над фашизмом: эпохальные события должны быть свободны от спекуляций на недоговоренностях и «белых пятнах», виновные в совершении преступлений должны за них отвечать, а не избегать их, прикрываясь славой страны и народа. Вытеснение исторической памяти, имевшее место в условиях «холодной войны», инструментализация военного опыта сменяется конкретной работой по его критическому изучению прошлого и преодолению ложных идеологических штампов.

 

К

роме обозначенных трудностей демифологизации, а также сознательного сопротивления самому обсуждению проблемы, существуют и другие сложности. В частности, фактор юридической избирательности в использовании параграфа «в» статьи 6‑й Устава Международного военного трибунала. В нем записано: «Убийства, истребления, порабощения, ссылка и другие жестокости, совершенные в отношении гражданского населения до или во время войны или преследования по политическим, расовым или религиозным мотивам с целью осуществления или в связи с любым преступлением, подлежащим юрисдикции Трибунала, независимо от того, являлись ли эти действия нарушением внутреннего права страны, где они были совершены, или нет»[x].

Однако эти положения — «право победителей» — применялись только к странам побежденным, а не победителям. Данное обстоятельство сегодня, по понятным причинам, вызывает критическое отношение исследователей.

Множество аспектов возникает и при характеристике источников по нашей проблеме. В делах Чрезвычайной государственной комиссии «по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их сообщников» (июнь 1941 — декабрь 1944 гг.) зафиксировано 54784 акта о зверствах гитлеровских преступников в отношении мирных граждан Советского Союза. Приводимые в них сведения условно можно подразделить на такие виды преступлений, как использование гражданского населения в ходе военных действий, насильственная мобилизация мирного населения, расстрелы мирных жителей и уничтожение их жилищ, изнасилования, охота за людьми — невольниками для германской промышленности. Все эти акты доступны исследователям, но крайне слабо обработаны, в том числе, как массовый источник.

Оправданы вопросы, связанные с достоверностью этих актов, составом и квалификацией членов комиссий, особенно на местах. Тем более что при проведении экспертиз или опросах свидетелей преступлений, немцы, как правило, не разделялись по принадлежности к тем или иным формированиям, армии или спецподразделениям. Да и сегодня для многих в России не имеет значения, были ли агрессорами, преступниками, палачами представители вермахта или СС, полиции или других военных и гражданских формирований. Обычно разделение шло по линии «немцы вообще», «гитлеровские бандиты», или полицаи из «своих». Поэтому в раскрытии проблемы надо иметь в виду те факты, которые не имели точных признаков идентификации с вермахтом.

То же самое касается документов о Красной Армии — ее подразделения следует отделять от реквизиционных трофейных команд, СМЕРШа, частей и оперативных секторов НКГБ. О фактах преступлений советских солдат и офицеров командование Красной Армии и политическое руководство Советского Союза узнавало из специальных донесений спецслужб, докладных записок политотделов и политуправлений армий и фронтов, органов военной прокуратуры армий и фронтов, отделов военной цензуры, осуществлявших перлюстрацию писем военнослужащих. Однако наиболее показательным источником являются материалы Главной военной прокуратуры СССР. Ее органами с января по март 1945 года было осуждено одних офицеров 4148 человек, в том числе за должностные преступления, за хищения и имущественные преступления, за хулиганство и дискредитацию звания, за прочие преступления (без «контрреволюционных», транспортных происшествий, нарушения порядка и уклонение от воинской службы)[xi].

К сожалению, заведенные и рассмотренные Прокуратурой дела недоступны исследователям. Невозможна и проверка предложенной классификации преступлений, в частности, какая из статей включает в себя бессмысленные расстрелы и убийства, изнасилования. В то же время и в терпевшей поражение Германии не было и не могло быть специальных комиссий, которые бы составляли акты о преступлениях советских военнослужащих против гражданского населения. Не соответствуют научным критериям и оценочные сведения, используемые историками Западной Европы и США (часто без ссылок), об изнасиловании от 95 до 130 тысяч женщин в Берлине, а также данные об 1 миллионе 400 тысяч изнасилованных в Восточной Пруссии, Померании и Силезии[xii].

 

К

лючевое значение имеет ответ на вопрос о причинах и механизмах «ненормальной» войны, появлении приказов, объявивших военную необходимость руководством к действию для воюющих. Известно, что политическое и военное руководство Германии с самого начала, еще до того, как вообще могла возникнуть проблема стратегических или тактических «необходимостей», потребовало от солдат готовности к противоправным, преступным, по сути, действиям. Представления Гитлера на этот счет были последовательным развитием тех политических принципов, которые он изложил в своих книгах, написанных еще в 1920‑е годы. Они и ввергли вермахт, а вместе с ним и все государство, в войну нового типа[xiii].

30 марта 1941 года на секретном совещании Гитлер, выступая перед 250 генералами, войскам которых предстояло участвовать в операции «Барбаросса», назвал большевизм проявлением «социальной преступности». Он заявил, что «речь идет о борьбе на уничтожение»[xiv]. На Нюрнбергском процессе полковник Тэйлор (Великобритания) впервые официально представил приказ генерал-фельдмаршала, начальника верховного командования вермахта Кейтеля от 13 мая 1941 года «О военное подсудности в районе «Барбаросса» и об особых мероприятиях войск», подписанный им на основании распоряжений Гитлера. Были приняты также «Руководящие указания о поведении войск в России» от 19 мая 1941 года, ограничивавшие уголовное преследование немецких солдат[xv].

Отказ от соблюдения каких бы то ни было норм и правил ведения войны, лежащий в основе этих директив, обосновывался тем, что на территории СССР войскам вермахта будет противостоять «особенно опасный и разрушающий всякий порядок элемент из гражданского населения, являющийся носителем еврейско-большевистского мировоззрения»[xvi]. 23 июля 1941 года, через месяц после нападения СССР, Кейтелем был отдан приказ: «Частям, назначенным для охраны оккупированных восточных районов, ввиду их обширности следует подавлять сопротивление гражданского населения не методом юридического наказания преступников, а путем запугивания с тем, чтобы отбить у него всякую охоту продолжать борьбу… Для поддержания порядка командующие не должны требовать подкреплений, а применять самые драконовские меры»[xvii].

М. Мессершмидт считает, что наряду с указанными документами, переиначили смысл войны и приличествующее солдату поведение, приказы двух командующих армиями — фон Рейхенау и фон Манштейна[xviii]. 10 июля 1941 года командующий 6‑й армией фон Райхенау подписал приказ «Об обращении с противником»: «Солдаты в штатском, которых легко узнать по короткой стрижке, должны быть расстреляны». Та же участь была уготована «гражданским лицам, манеры и поведение которых представляются враждебными». В приказе генерала Г. Хота, изданном в середине ноября 1941 года, также подчеркивалось, что в борьбе с русскими «примирение исключено», «сострадание и мягкость по отношению к населению здесь совершенно неуместны», что «каждый шаг активного или пассивного сопротивления или каких-либо маневров большевистско-еврейских поджигателей должен быть немедленно и безжалостно пресечен»[xix].

Командование вермахта не только допускало, но порой прямо предписывало убийство женщин и детей. В приказе командира 254‑й германской дивизии генерал-лейтенанта фон Вешнитта от 2 декабря 1941 года как «беспечное благодушие» рассматривался тот факт, что старики, женщины и дети всех возрастов передвигаются позади германских линий. Приказывалось «стрелять без оклика в каждое гражданское лицо любого возраста и пола, которое приближается к передней линии», а также «возложить на бургомистров ответственность за то, чтобы о появляющихся чужих лицах, в особенности о детях, немедленно сообщалось местному коменданту» и «немедленно расстреливать всякое лицо, подозреваемое в шпионаже»[xx].

С декабря 1941 года, когда стало очевидно, что блицкриг провалился, характер военных действий изменился. Как полагает О. Бартов, воинские части вермахта стали «идеологически мотивированным инструментом преступного режима, а война приняла варварский характер»[xxi]. С тем, что характер войны изменился, нельзя не согласиться. Но это не значит, конечно, что до этого момента война и действия вермахта не были варварскими. В 1942 году гитлеровское руководство сочло необходимым в форме резкой директивы, не допускавшей исключения, вновь подтвердить, что совершенно безнаказанными должны оставаться любые преступления военнослужащих, совершенные в отношении мирных жителей. 16 декабря 1942 года Кейтель подписал директиву «Борьба с бандами», в которой говорилось: «Фюрер располагает данными, что отдельные военнослужащие германской армии, участвовавшие в борьбе против банд, за свое поведение в бою были привлечены в последующем к ответственности». В связи с этим фюрер приказал: «Если борьба против банд… на Востоке… не будет вестись самыми жестокими средствами, то в ближайшее время имеющиеся в распоряжении силы окажутся недостаточными, чтобы искоренить эту чуму. Войска поэтому имеют право и обязаны применять в этой борьбе любые средства, без ограничения, также против женщин и детей, если это только способствует успеху»[xxii].

В. Ветте задался вопросом: доходили ли приказы генералов до рядового солдата, до «маленького человека в униформе»? Чему верил этот «маленький человек»? Понятно, что немцы, призванные в вермахт, будучи гражданскими лицами, подвергались ежедневной «промывке мозгов» со стороны ведомства рейхсминистра образования и пропаганды Геббельса. С началом войны против России антисемитская пропаганда принимала все более и более воинственный характер. Речь шла уже не только о «еврейско-большевистско-империалистическом заговоре», но и о «еврейском мировом враге, который должен быть уничтожен», о евреях как «зачинщиках войны против рейха». К таким же методам прибегала нацистская пропаганда, чтобы усилить и обосновать и без того раздувавшееся чувство «национального превосходства арийской расы» над славянскими народами[xxiii]. Целям идеологической обработки служили печатные материалы верховного командования вооруженных сил, издававшиеся его подразделением — отделом пропаганды. С информационными бюллетенями этого отдела знакомили солдат каждой роты. В частности, в выпуске, вышедшем сразу после нападения на СССР, содержался такой пассаж: «Необходимо ликвидировать красных недочеловеков вкупе с их кремлевскими диктаторами. Германскому народу предстоит выполнить самую великую задачу в своей истории, и мир еще услышит о том, что данная задача будет выполнена до конца»[xxiv].

Судя по показаниям председателя военного трибунала немецкой 267‑й пехотной дивизии капитана Ю. Райхова, все приказы и идеологические установки 1941 года были хорошо усвоены в вермахте. За действия, чинимые над советскими гражданами, солдат не разрешалось предавать суду военного трибунала. Солдата мог наказать только командир его части, если считал это необходимым. Офицер немецкой части имел более широкие права и мог истреблять русское население по своему усмотрению. Командиру предоставлялось полное право применять к мирному населению карательные меры борьбы, как-то: полностью сжигать деревни и города, отбирать у населения продовольствие и скот, по своему усмотрению угонять советских граждан на работы в Германию[xxv].

Подтверждают данные факты и материалы допроса на Нюрнбергском процессе обергруппенфюрера Е. Бах-Зелевского. На вопрос, существовали ли какие-нибудь принципы, определявшие линию поведения по отношению к мирному населению и партизанам, он ответил, что отсутствие прямых указаний открывало широкое поле для произвола со стороны любого командира части, который имел право отнести к числу партизан любого человека и поступать с ним как с партизаном. На другой принципиальный вопрос о том, знало ли командование вермахта о методах борьбы с партизанским движением, направленных на истребление еврейского и славянского населения, свидетель ответил коротко: «Знало»[xxvi]. Планируемая жестокость, формируемый задолго до войны образ врага хорошо были усвоены военнослужащими вермахта.

Красная Армия не получала каких бы то ни было директив об истребительной войне, не было у СССР и жестких намерений уничтожать немецкое гражданское население как низшую и неполноценную расу. Однако сами по себе действия оккупантов на советской территории и огромные жертвы, понесенные советскими людьми за годы войны, предопределили распространение в армии чувств ожесточения, ненависти и жажды мести. Усиливала эти настроения — неизбежные в наступавшей армии, которая своими глазами видела «результаты» оккупационной политики, — и официальная пропаганда. Огромное число статей, репортажей, корреспонденций показывали «звериный» облик врага и мобилизовывали советских солдат и офицеров на скорейшее изгнание и уничтожение немецкой армии; призыв И. Эренбурга «Убей немца!» глубоко проник в сознание красноармейцев.

Сложившаяся обстановка в связи с выходом Красной Армии на границы СССР делала задачи командования по предотвращению преступлений против мирного населения предельно сложными. Многочисленные эксцессы вызвали большое беспокойство руководителей компартий восточноевропейских стран, поскольку активно использовались их противниками. Однако поступающие сигналы вызывали резкое раздражение у Сталина, считавшего несправедливым инциденты и проступки отдельных офицеров и солдат распространять на всю Красную Армию[xxvii]. Тем не менее, 19 января 1945 года Сталин подписал приказ, который требовал не допускать грубого отношения к местному населению на освобождаемых территориях. Этот приказ был доведен до всех солдат и офицеров. Последовали и соответствующие распоряжения Военных советов фронтов, командующих армиями, командиров дивизий и других соединений[xxviii]. В марте, после «пьяных дебошей, краж и прочих фактов» в Польше[xxix], Сталин уже не обвинял руководителей других стран в «клевете на Красную Армию». Он предупреждал лидеров коммунистов Чехословакии: «… Мы знаем, что некоторые, малосознательные солдаты пристают и оскорбляют девушек и женщин, безобразничают. Пусть наши друзья чехословаки знают это сейчас, для того, чтобы очарование нашей Красной Армией не сменилось бы разочарованием»[xxx].

В контексте этих тревожных заключений Сталина, а также с учетом решений по Германии, принятых на Ялтинской конференции, понятной становится история с временной опалой Эренбурга, опубликовавшего 11 апреля 1945 года, накануне Берлинской операции, статью под названием «Хватит!». Некоторые места с напоминаниями о преступлениях немцев звучали как новый набат: «Горе нашей Родины, горе всех сирот, наше горе — ты с нами в эти дни побед, ты раздуваешь огонь непримиримости, ты будишь совесть спящих, ты кидаешь тень, тень изуродованной березы, тень виселицы, тень плачущей матери на весну мира»[xxxi].

Через два дня, 14 апреля в «Правде» появилась статья руководителя Отдела агитации и пропаганды ЦК ВКП (б) Г. Ф. Александрова «Товарищ Эренбург упрощает», а 20 апреля последовала вполне ясная и по-военному четкая Директива Ставки Верховного Главнокомандования об изменении отношения к немецким военнопленным и гражданскому населению[xxxii].

Одновременно маршал Г. К. Жуков предостерегал свои части, чтобы во время атаки и оккупации они концентрировались на своих воинских обязанностях[xxxiii]. Как вспоминает командир артвзвода Исаак Кобылянский, со всеми этими распоряжениями были ознакомлены солдаты и офицеры после вступления в Восточную Пруссию, и это само по себе было «сильным сдерживающим средством». «…В моем непосредственном окружении, а это две-три сотни человек, — пишет Кобылянский, — приказ не нарушался. Среди нас не было отъявленных насильников. Было бы наивно утверждать, что никто и нигде не нарушал этот приказ. Но подчеркиваю, открытых нарушений приказа, массового насилия над немецкими женщинами не было».

Безусловно, на подобные свидетельства можно найти и множество контр-свидетельств, опять-таки иллюстрирующих лишь отдельные случаи, но не картину в целом. Даже согласившись со сдерживающей ролью приказов, надо иметь в виду и влияние косвенных обстоятельств на совершение противоправных действий — всеобщую эйфорию, неизбежное попустительство, цепную реакцию на негативный пример, использование распоряжений, которые противоречили друг другу. К примеру, до капитуляции Германии следовали наказания за имущественные преступления, но после капитуляции политическое и военное руководство делало вид, будто в Германии все в порядке. Не было ни разрешающих, ни запрещающих актов по поводу использования и конфискации личного имущества немецких граждан. Все было отдано на откуп победителям. И только 9 июня 1945 года, т.е. спустя месяц после капитуляции, постановлением ГКО была упорядочена раздача трофеев[xxxiv].

 

Б

езусловно, мы бы упростили проблему, если бы решили свести причины преступлений только к «необходимостям», конфликтам, возникавшим по поводу выполнения противоречащего законам приказа, или вообще к непосредственно действующим факторам, системе внешних обстоятельств, которые якобы сами по себе порождают определенный поведенческий акт[xxxv]. Преступное поведение военнослужащих как вермахта, так и Красной Армии обусловливалось также поведенческими стереотипами, возникающими в условиях войны, полуавтоматическими действиями конкретных людей, зачастую не осознававших их асоциальное значение. Понятно, что в условиях длительного ожесточения роль интеллектуально-волевого компонента регуляции поведения человека, его привычек и навыков снижается, возникает «бездумное» поведение. По всей видимости, у многих солдат и офицеров сначала вермахта, а затем и Красной Армии раскрылись, актуализировались определенные устойчивые, но долго подавляемые индивидуальные качества. Ситуация стала благоприятной для реализации установок определенных личностей. Если для большинства солдат и офицеров война — это борьба за то, что они понимают под справедливостью, то для многих это еще возможность дать удовлетворение своим природным или сформировавшимся за время войны патологическим качествам. Судя по ряду показаний военнослужащих вермахта, некоторые относились к числу тех, для кого пытка, наблюдение за страданиями жертвы перед смертью были наслаждением, что является несомненным проявлением садизма.

Поведение красноармейцев являлось не только следствием ожесточения и желания мести, постоянной угрозой смерти или одичания после окопов, но и состояния страны, из которой солдаты и офицеры пришли в Германию[xxxvi].

Насилие над своими, русскими, украинскими, белорусскими женщинами и девушками, угнанными в Германию, во многом — результат подозрительности по отношению к людям, которые отнюдь не по своей воле оказались на германских рудниках и заводах. (Кстати, эти «эксцессы» ставят под вопрос попытки объяснить поведение советских военнослужащих лишь местью за жестокости, которые творили немцы в Советском Союзе.)

В разгромах и разграблениях немецких жилищ нельзя не заметить определенного следствия сталинской коллективизации, связанной с «поравнением» собственности и раскрестьяниванием. Сравнение жизни советского колхозника и немецкого Бауэра, как правило, было не в пользу первого (Ш. ван Берк цитировал дневники и полевые письма красноармейцев домой, которые показывают, что благосостояние западного человека угнетающе действовало на русского солдата, который чувствовал себя словно Робинзон[xxxvii]).

Причинами преступности среди солдат Красной Армии, как считает Э. Бивор, были отсутствие дисциплины и неизбежная дегуманизация, вызванная двумя или тремя годами войны, которые «превращают всех вооруженных мужчин в потенциальных насильников». Но в то же время в Берлине существовала “сигаретная валюта”: американским солдатам, у которых было практически неограниченное снабжение сигаретами, не было необходимости прибегать к насилию[xxxviii]. Еще одну из причин разгула насилия Бивор усматривает в свободном и практически неограниченном доступе советских солдат к алкоголю. Крупнейшей ошибкой германских военных властей был отказ уничтожить склады алкоголя на пути наступающей Красной Армии, мол, пьяный враг не способен воевать. Это также усиливало трагедию для немецких женщин: алкоголь «придавал красноармейцам смелость насиловать« и одновременно «позволил им отпраздновать» окончание ужасной войны[xxxix].

Бивор пытается найти и более глубинные объяснения «охоты на женщин». По его мнению, советские солдаты относились к немецким женщинам скорее как к трофеям, чем как к объектам ненависти. Чувство доминирования, которое они при этом ощущали, возможно, частично было косвенным продуктом униженности, которую они испытывали, подчиняясь своим командирам и Советской власти в целом.

В то же время у некоторых очевидцев взятия Берлина поведение солдат и офицеров Красной Армии оставило противоречивое, двойственное чувство. Английская аристократка Дж. Редсдейл в начале мае 1945 года писала своей подруге: «Вчера видела, как двое молодых русских солдат бьют мальчика-фольксштурмиста. Били сильно, но недолго — вмешался пожилой русский, стал их растаскивать…. Я знаю твое отношение к русской литературе, к русским и потому приглядываюсь. По-моему, от русских ожидали большей жестокости. А они скорее просто грубы, да и то часто от безмерной усталости. Я говорила с одним русским переводчиком из штаба 1‑го Белорусского фронта, рассказала тот эпизод, когда за мальчика-немца вступился пожилой солдат. Он объяснил так: что ж, понятно, пожалел ребят. И увидев в моих глазах оставшийся вопрос, добавил: “Ненавидеть тяжело. Любить хочется”«[xl].

 

В

 анализе природы преступлений крайне важны любые документальные свидетельства о случаях прямого или косвенного пресечения бесчинств, их признания и осознания, сделанных до исхода войны, до послевоенных судебных процессов. Эти факты прослеживаются как на официальном, так и личностном уровнях. Что касается официального уровня, то уже на начальном этапе войны против Советского Союза в вещах убитых немецких офицеров обнаруживались особые предписания о недопустимости мародерства и грабежа[xli], о строгой ответственности за «разбойничье« поведение солдат[xlii].

Отслеживая такого рода документы, сотрудники Главного разведывательного управления Красной Армии считали, что эти приказы не имеют никакого практического значения и подписывались лишь для того, чтобы доказать соблюдение международных правил ведения войны[xliii]. Однако трудно было не заметить, что в 1943 году пренебрежительный тон по поводу «недочеловеков» стал исчезать из нацистской пропаганды. Во 2‑й танковой армии в апреле появились инструкции для офицеров, которые они были обязаны довести до всех военнослужащих, до роты включительно. Решающее значение, гласили эти инструкции, имеет «отношение к русскому народу», поскольку от успокоения в тыловых районах зависят снабжение, безопасность в тылах сражающихся частей, «ненужная жестокость и всякий произвол неправильны, вредны и недостойны», надо «доказать наше превосходство в безупречном отношении к населению»[xliv].

Инструкции требовали соблюдать целеустремленность в поведении, чтобы население рассматривало немцев не как оккупантов, а как освободителей[xlv].

Очевидно, что подобные приказы и инструкции сильно запоздали. Разложение вермахта было настолько серьезным, что это вынужден был признать и Гиммлер, пытавшийся в своей телефонограмме 542‑й народной гренадерской дивизии от 13 февраля 1945 года остановить преступления военнослужащих вермахта уже против собственного народа[xlvi].

Персональные протесты против зверств над гражданским населением также имеют документальное подтверждение[xlvii]. Простым солдатам и офицерам вермахта было крайне непросто публично выразить свое отношение к происходящему, а тем более отказаться совершать преступление. Известно, например, что те, кто отказывался выполнить приказ об убийстве, превращались в изгоев. Чтение советских нот или листовок о зверствах вермахта, признавался солдат 12‑й роты 162 полка 61 пехотной дивизии Л. Пицей, грозило отдачей под суд[xlviii]. Тем не менее, в сохранившихся письмах можно найти свидетельства негативного отношения к преступной войне. В ноябре 1941 года один немецкий солдат писал своей жене с советского фронта: «Я плакал очень редко. Лишь когда я снова буду у вас, отдохнув и преодолев себя, мы должны будем очень много плакать, и ты поймешь в этом своего мужа»[xlix]. По словам Г. Мокковского, унтер-офицер Швирц винил во всем Гитлера и перед смертью его последними словами были: «Зачем мы проливаем кровь за темное дело»[l].

Некоторые исследователи полагают, что в войсках вермахта действовала подпольная организация. За подкладкой шинели одного немецкого солдата красноармейцы обнаружили листовку под названием «Фронтовое письмо № 3» с таким обращением: «Товарищи! …Кто еще не наелся по горло дерьма здесь, на Восточном фронте?.. Эта преступная война развязана Гитлером и она ведет Германию в ад…»[li]. Военные власти были озабочены тем, что отправляющиеся в отпуск домой солдаты своими рассказами могут разлагающе подействовать на население[lii]. Вскоре и на совещаниях главного командования заговорили о необходимости борьбы с пораженческими настроениями, подавленным настроением, искоренении разлагающего критицизма, умничания и пессимизма[liii].

В рядах Красной Армии преступления против немецких граждан изначально рассматривались негативно. Во всяком случае, у нас нет оснований не доверять целому ряду решений командования о пресечении преступлений. Большой резонанс вызвал в армии приказ маршала Рокоссовского о мародерстве, насилии, грабежах и убийстве гражданских лиц[liv]. Именно на основании этого приказа командир одной из дивизий полковник Смирнов лично пристрелил лейтенанта, который выстраивал в подворотне города Алленштайн очередь к распластанной на земле немке[lv].

Судя по разным документам, ситуацию можно было взять под контроль раньше и эффективнее. К примеру, в отношении «трофейной» лихорадки показателен допрос арестованного в 1946 году генерал-майора А. Сиднева, бывшего начальника оперативного сектора НКВД/МВД в Берлине. На вопрос о том, подтверждает ли он крупные хищения ценных вещей и золота, в которых он принимал участие, последовал ответ: «… Как известно, частями Красной Армии, овладевшими Берлином, были захвачены большие трофеи. В разных частях города то и дело обнаруживались хранилища золотых вещей, серебра, бриллиантов и других ценностей… Было найдено несколько огромных хранилищ, в которых находились дорогостоящие меха, шубы, разные сорта материи, лучшее белье и много другого имущества… Должен прямо сказать, что я принадлежал к тем немногим руководящим работникам, в руках которых находились все возможности к тому, чтобы немедленно организовать охрану и учет всего ценного, что было захвачено советскими войсками на территории Германии. Однако никаких мер к предотвращению грабежей я не предпринял и считаю себя в этом виновным»[lvi].

После капитуляции Германии ситуация стала постепенно меняться. Начальник Политуправления 1‑го Белорусского фронта генерал-лейтенант Галаджев докладывал в Москву, что большинство солдат и офицеров сдержанно, не позволяет делать то, что «часто происходило в первый период пребывания войск фронта на территории Германии». Однако Галаджев ставил это в заслугу исключительно Сталину и правильной идеологии[lvii]. В то же время он не мог скрыть того, что добиться «абсолютного перелома» в отношениях военнослужащих к немецкому населению еще не удалось и в частях фронта есть люди, которые никак не могут смириться с изменением отношения к немцам. Аргумент опять-таки один — это те люди, «семьи которых сильно пострадали от зверств немцев и имеют к ним личные счета места»[lviii].

Вопрос о мести нередко раскалывал офицерский корпус. Лев Копелев писал, например, как в Найденбурге командир саперной группы сцепился с капитаном трофейной команды: «Ведь мы же социалистическая армия. Ведь мы интернационалисты. Как можно говорить о мести немцам? Это не наша идеология — мстить народу. Что сказал товарищ Сталин: “Гитлеры приходят и уходят…”. Вы мне не тычьте Эренбурга: он не марксист, а я с пионеров учил: все трудящиеся всех стран — братья. Маркс и Энгельс были немцы, и Либкнехт и Тельман…. И сейчас есть немцы-коммунисты и просто честные люди. Не может быть, чтобы целый народ был фашистским. Так могут рассуждать только сами фашисты…«[lix]. Сам Копелев был на стороне молодого командира. Ему нередко приходилось и самому пресекать преступления и бороться с «идеологией мести«. Однако в апреле 1945 года «за пропаганду буржуазного гуманизма и жалости к врагу» он был исключен из ВКП (б), а затем арестован по 58‑й статье Уголовного кодекса («антисоветская агитация и пропаганда»). Нескрываемые тревога и стыд за Красную Армию стали поводом для доноса одного из сослуживцев, который сообщил вышестоящему начальству, что Копелев «плакал от жалости к немцам, говорил, что т. Сталин ничего не знает о положении, т.к. занят международными делами, называл нашу армию махновщиной, непечатно ругал командование, политработников и тов.Эренбурга»[lx].

 

В

 ситуациях, когда не знаешь, как поведет себя немецкий оккупант или советский освободитель, мирное население вынуждено было искать способы самозащиты или самоспасения. И это также важно иметь в виду при раскрытии природы преступлений, в частности, их напряженное ожидание, стремление любыми способами предотвратить или хотя бы смягчить бесчинства.

Чтобы избежать изнасилования и унижения сначала русские, а затем немецкие женщины нередко обезображивали свои и своих дочерей лица, калечили себя, а нередко кончали жизнь самоубийством. (В секретном докладе заместителя наркома внутренних дел, уполномоченного НКВД СССР по 1‑му Белорусскому фронту И. А. Серова наркому Л. П. Берия от 5 марта 1945 года сообщалось, что в Германии самоубийства взрослых и особенно женщин с предварительным умерщвлением своих детей приобрели массовый характер[lxi]). И русские, и немецкие женщины научились прятаться во время «часов охоты» солдат и офицеров. Повсюду молодых девушек укрывали на чердаках и крышах по нескольку дней. Иногда наибольшая опасность исходила от соседей, которые выдавали места, где прячутся девушки, пытаясь таким образом спасти своих собственных дочерей. Многие женщины были вынуждены «добровольно отдаться» одному солдату в надежде, что он защитит от других.

В условиях же оккупации суровым испытанием становился голод, который «тонкой линией» отделял военные изнасилования от военной проституции[lxii]. К примеру, после сдачи Берлина город сразу же наполнился женщинами, торгующими собой за еду или альтернативную валюту — сигареты[lxiii]. В экстремальных условиях причудливым образом смешивались «прямое насилие, шантаж, расчет и настоящая привязанность»[lxiv].

 

П

роблема преступлений против гражданского населения остается трудной, болезненной темой и для русских, и для немцев. В общественном мнении нередко можно услышать о том, что немцы и русские «квиты»: Германия-де оккупировала на какое-то время часть русских земель, а затем и СССР оккупировал часть территории Германии. Тот факт, что официальная политика нацистских властей была направлена на то, чтобы «очистить» для Германии жизненное пространство на Востоке от населявших его людей, просто игнорируется. В то же время замалчивается оказанная Советским Союзом помощь немецкому населению. Становятся редкими напоминания о массовом уничтожении миллионов русских людей из мирного населения оккупированных областей, о целенаправленной ликвидации нацистами советских военнопленных[lxv]. С другой стороны, последние публикации Э. Бивора и Й. Хоффмана о преступлениях РККА вызвали в России острую полемику с акцентом на неприятие аргументов против Красной Армии[lxvi].

По всей видимости, дальнейшая дискуссия сосредоточится на вопросах о том, правомерно ли мы говорить о «преступлениях вермахта» и «преступлениях РККА» вообще, в чем ответственность руководства армий за совершённые преступления, где начинается соучастие в них солдата или офицера?; можно ли было предотвратить, и каким образом, перерастание преступлений в крупномасштабные?; чем мотивировались случаи отказов совершить преступный приказ или пресечь его выполнение другими?

Крайне важным остается и отслеживание случаев осознания преступлений в ходе военных действий, когда правил негласный закон «война все спишет», определение не столько юридического, сколько человеческого измерения этого явления, осознания и оценки совершенного преступного деяния, но не для суда, а для своих подчиненных, своих близких, для себя самого.

 

Примечания


 

[i] В статье не приводятся данные о характере и видах преступлений. Об этом см. подробнее: Г. А. Бордюгов. Чрезвычайный век российской истории: четыре фрагмента. — М., 2004. С.96–138; Gennadij Bordjugov. Wehrmacht und Rote Armee — Vebrechen gegen die Zivil-bevoelkerung. Charakter, Grundlagen und Bewuβtsein von Menschen unter Kriegsbedingungen //Karl Eimermacher, Astrid Volpert (Hrsg.).Verfuehrungen der Gewalt. Russen und Deutsche im Ersten und Zweiten Weltkrieg. Muenchen, 2005. S.1213–1260.

[ii] См.: M. Messerschmidt. Die Wermacht im NS-Staat. Hamburg, 1969; C. Streit. Keine Kamereden. Stuttgart, 1978; P. Kohl. «Ich wundere mich, dap ich noch lebe». Sowjetische Augenzeugen berichten. Glitersloh, 1990; P. Kohl. Der Krieg der deutschen Wehrmacht und der Polizei 1941–1944. Frankfurt a.M., 1995; H. Krausnick. Hitlers Einsatztruppen. Frankfurt a. M., 1998 и др.

[iii] K. Naumann. Wehrmacht und NS-Verbrechen //Mittelweg 36, 1992, H. 5, S.130–136.

[iv] «Vernichtungskrieg. Verbrechen der Wehrmacht 1941 bis 1944». Hamburg, 1995.

[v] Die Wehrmacht. Mythos und Realitaet. Muenchen, 1999.

[vi] См., в частности, обзоры А. Владимирского, М. Корчагиной, В. Крестовского, Н. Стапран и Н. Трубниковой в: 60‑летие окончания Второй мирвой войны и Великой Отечественной: победители и побежденные в контексте политики, мифологии и памяти. Под ред. Ф. Бомсдорфа и Г. Бордюгова. — М., 2005.

[vii] О. А. Ржешевский. Берлинская операция 1945 г.: дискуссия продолжается//Мир истории. 2002.№ 4//www.historia.ru/2002/04/berlin.htm

[viii] П. Кнышеский. Добыча. Тайны германских репараций. — М., 1994; М. И. Семиряга. Как мы управляли в Германии. — М., 1995; Б. В. Соколов. Тайны Второй мировой. — М., 2000; Евгений Плимак. На войне и после войны (Записки ветерана). — М., 2005 и др.

[ix] G. Ueberschaer, W. Wette. Vorbemerkung zur Taschenausgabe. — “Unternehmen Barbarossa. Der deutsche Ueberfall auf die Sowjetunion 1941. Paderborn, 1984, S.8–9.

10 Нюрнбергский процесс. С. Т.1. — М., 1952. С.16.

[xi] ЦА МО РФ. Ф.67. Оп.12018. Д.89. Л.215; П. Кнышевский. Добыча, С.120.

[xii] A. Bivor. The Fall of Berlin 1945. Viking, 2002. P.410.

[xiii] M. Messerschmidt. Der Kampf der Wehrmacht im Osten als Traditionsproblem, S.256.

[xiv] Откровения и признания. Нацистская верхушка о войне “третьего рейха» против СССР. — М., 1996. С.118–119.

[xv] Нюрнбергский процесс. Т.5. С. 82–83; Т.6. — М., 1996. С.408–409.

[xvi] Цит. по: Д. Айххольц. Цели Германии в войне против СССР //Новая и новейшая история. 2002. № 6. С.86.

[xvii] ЦА МО РФ. Ф.8. Оп.11627. Д.54а. Л.115.

[xviii] M. Messerschmidt. Der Kampf der Wehrmacht im Osten als Traditionsproblem. —«Unternehmen Barbarossa. Der deutsche Ueberfall auf die Sowjetunion 1941. Berichte, Analysen, Dokumente. G.-R. Ueberschaer, W. Wette (Hrzg.). Paderborn, 1984, S.253.

[xix] Р. Рюруп. Немцы и война против Советского Союза, С.78.

[xx] Там же.

[xxi] О. Бартов. Жестокость и менталитет: К поведению немецких солдат на «Восточном фронте». — «Завоевание и истребление». Берлин, 1991. С.187.

[xxii] Нюрнбергский процесс. Т.5. С.117.

[xxiii] См.: В. Ветте. Война на уничтожение: вермахт и холокост //Новая и новейшая история. 1999. № 3.

[xxiv] Там же.

[xxv] Нюрнбергский процесс. Т.5. С.115–116.

[xxvi] Там же. С.270.

[xxvii] Ю. С. Гиренко. Сталин — Тито. — М., 1991. С.254–256.

[xxviii] Большевик. 1945. № 2. С.5.

[xxix] РГАСПИ. Ф.17. Оп.125. Д.314. Л.27–28 (из доклада военного корреспондента Совинформбюро по Белорусскому фронту Понамарева секретарю ЦК ВКП (б) Г. Маленкову от 7 марта 1945 года).

[xxx] Цит. по: “Пройдет десяток лет, и эти встречи не восстановишь уже в памяти…”. Дневник В. А. Малышева, 1937–1951, запись от 28 марта 1945 г. //Источник. 1997. № 5. С.127.

[xxxi] И. Эренбург. Собрание сочинений. Т.5. — М., 1996. С.203–212.

[xxxii] См.: М. И. Семиряга. Как мы управляли Германией, С.314–315.

[xxxiii] Цит. по: Б. Н. Ольшанский. Мы приходили с востока. — Серия Николаевского, № 177. NIA. С. 231.

[xxxiv] П. Кнышеский. Добыча. Тайны германских репараций. — М., 1994. С.120, 137.

[xxxv] K. Stang. Schuld und Schuldeingestaendnis: Fortgesetzte Schwierigkeiten mit einem alten Problem. — Gabriele Gorzka und Knut Stang (Hg.). Der Vernichtungskrieg im Osten. Verbrechen der Wehrmacht in der Sowjetunion — aus Sicht russischer Historiker, 1. Aufl.-Kassel University Press GmbH, 1999, S.131–152.

[xxxvi] Подробнее об этом cм.: G. Bordiougov. The Popular Mood in the Unoccupied Soviet Union: Continuity and Change during the War. — «The People's War: Responses to World War II in the Soviet Union». Ed. by R. W. Thurston, B. Bonwetsch. Urbana, Chicago, 2000, P.54–83.

[xxxvii] H. Schwarz van Berk. Iwan im Netzhemd. Oder: Die Ankunft der armen Teufel, in Das Reich» vom 4. Maerz 1945. — «Facsimile Querschnitt durch Das Reich». Muenchen, 1964, S.204.

[xxxviii] A. Bivor. The Fall of Berlin 1945. Р.414.

[xxxix] Там же, Р.409.

[xl] Цит. по: Е. Съянова. Три капитуляции третьего рейха. — Известия. 2003, 7 мая. В основу этого очерка положены ранее не публиковавшиеся документы трофейного архива Генерального штаба РККА.

[xli] РГАСПИ. Ф.17. Оп.125. Д.52. Л.19.

[xlii] Там же. Л.129–131.

[xliii] РГАСПИ. Ф.17. Оп.125. Д.253. Л.113.

[xliv] Там же. Ф.17. Оп.125. Д.253. Л.113.

[xlv] Там же. Д.251. Л.60–61.

[xlvi] Там же. Д.322. Л.28.

[xlvii] Там же. Л.30.

[xlviii] Там же. Д.97. Л.97.

[xlix] Письма из Сталинграда //Независимая газета. 1997, 31 декабря.

[l] РГАСПИ. Ф.17. Оп.125. Д.97. Л.39. См. также: РГАСПИ. Д.52. Л.59, 80–81; Д.82. Л.50; Д. 97. Л.195–199; Ф.71. Оп.25. Д.14063.

[li] Э. Бивор. Сталинград. Смоленск, 1999. С.64.

[lii] Там же. С.63.

[liii] Там же. Ф.71. Оп.25. Д.13539. Л.10.

[liv] Л. Копелев. Хранить вечно, С.128.

[lv] Там же.

[lvi] Военные архивы России. Сб. документов. Вып. 1. — М., 1993. С.197–198.

[lvii] Отчет начальника политуправления 1‑го Белорусского фронта генерал-лейтенанта Галаджева “Об отношении советских военнослужащих к немецкому населению» заместителю начальника главного политуправления РККА генерал-лейтенанту тов. Шикину от 31 мая 1945 г.». «Der Krieg gegen die Sowjetunion 1941–1945». R. Ruerup (Hrg.). Berlin, S.258–260.

[lviii] Там же.

[lix] Л. Копелев. Хранить вечно, С.101.

[lx] Там же, С.130–131.

[lxi] «Часть населения кончает жизнь самоубийством», С.45–47.

[lxii] Цит. по: «They raped every German female from eight to» //The Daily Telegraph, 12 June, 2001.

[lxiii] Там же.

[lxiv] Там же.

[lxv] См.: Независимая газета. 2003, 21 апреля.

[lxvi] См. например: О. А. Ржевский. Берлинская операция 1945 г.: дискуссия продолжается.